С первого взгляда было ясно, что Долорес пользуется всеобщейлюбовью. Она, действительно, умела прекрасно поднимать настроение. Переходя отодной группки к другой, она умело поддерживала разговор, повсюду раздавался еезавораживающий, звонкий смех.

Ее проворно мелькавшая фигурка будоражила воображение,невозможно было оторваться от ее платья в обтяжку, когда она, покачиваясь,скользила между столиками.

Периодически какой-нибудь женатый мужчина не выдерживал иприсоединялся к группе людей, где в данную минуту находилась Долорес, но всякийраз, когда такое происходило, девушка по тем или иным предлогам немедленноустремлялась к его брошенной жене и принималась мило с ней беседовать.

Те, с кем я заговаривал, интересовались, откуда я родом, иосторожно наводили справки относительно моего происхождения и места работы. Ихвопросы не были навязчивыми, скорее ими двигало вежливое любопытство.

Что касается возраста отдыхающих, то тут преобладали те,кому было за тридцать пять. Мужчины, как правило, носили куртки «а ляпендлтон». Среди мелькающих лиц я заметил два-три сильно обожженных,безошибочно угадывались недавно прибывшие гости, которые слишком много временипровели на солнце.

Разговоры, естественно, велись, в основном, о погоде.

Те, кто прибыл со Среднего Запада, толковали о снежных буряхи заносах; те же, кто приехал сюда с побережья, развивали свою любимую тему —смог и облачность.

Когда я допил второй коктейль, прозвучал гонг, всепотянулись в столовую.

Долорес посадила меня за один стол с брокером изКанзас-сити, его женой, и женщиной лет тридцати, которая, как выяснилось,увлекается живописью.

Обед оказался довольно плотным. Так, нам подали отличнуюговядину с жареным картофелем и нарезанным кружочками луком, салат, десерт игорячие булочки.

После обеда все сели играть в карты. Одни увлекалисьбриджем, другие отдавали предпочтение кункену, а третьи предпочитали покер. Впокер играли долго и упорно, правда с маленькими ставками, но тем не менеекаждый старался доказать свое превосходство.

Что и говорить, собралась вполне приличная компания, вкоторой приятно набираться сил и поправлять свое здоровье.

Напитки разрешалось заказывать в любом количестве, толькотеперь уже за них приходилось платить из своего кармана.

Художница, с которой я сидел за одним столом,монополизировала меня на весь вечер. Ей все время хотелось говорить о цвете,рассуждать об искусстве, о творцах, об угрозе модерна, а также о заниженностивсех требований в области изображения прекрасного, об упадке западного пейзажа.

Она была одинокой вдовой, богатой, но разочарованной вжизни. Именно такие женщины, в первую очередь, привлекают авантюристов всехмастей, правда, чтобы добиться у нее успеха, им необходимо хотя бы на времяподняться до ее высокого интеллектуального уровня.

Кинопленка, изображающая мужчину с серьезной травмой головы,прыгающим с подкидной доски в воду ради того, чтобы произвести впечатление наюное создание в бикини, приведет в ярость суд присяжных, зато кадры с парнем,сидящим на стуле возле бассейна и разглагольствующем с женщиной об искусстве,оставят их совершенно равнодушными.

Я присмотрелся к высокопарной художнице и пришел к выводу,что Долорес была права, когда говорила, что в настоящее время здесь нет ничегоподходящего для нашей затеи.

Художницу звали Фейт Каллисон. Она сообщила мне, что вработе использует цветные слайды, зимней порой перерисовывает с них пейзажи всвоей студии, где ее никто и ничто не отвлекает.

— Вы когда-нибудь продавали свои слайды? — спросил я.

— Почему вы спрашиваете? — в свою очередь сильнозаинтересовалась она.

До сих пор наш разговор протекал довольно вяло, но сейчас яуловил в ее голосе явное любопытство.

— Из ваших слов, — ответил я, — получается, что вы многоснимали. Я сам люблю снимать, но меня удерживает дорогостоимость подобногоувлечения.

Она быстро огляделась вокруг, наклонилась ко мне и тихопроговорила:

— Понимаете, мистер Лэм, уж коли вы затронули эту тему…Очень странная история приключилась со мной. Ничего подобного у меня в жизни небыло. Видите ли, я действительно продаю свои слайды.., временами. К примеру,взять прошлый сезон. Тогда у меня была с собой восьмимиллиметровая кинокамера иобъективы с переменным фокусным расстоянием. Я запечатлела на пленку множестволюдей, пожелавших сняться, потом я спросила их, не хотят ли они получить копии.Конечно, я не собиралась торговать ими.., нет, ничего подобного. Понимаете, уфотографов, у кинолюбителей принято обмениваться своими работами, хотя изредкая продаю отснятую пленку.

— Тем, у кого нет собственной кинокамеры?

— Нет, — ответила она, — как раз наоборот. Тем, кто привезсюда собственные кино— и фотоаппараты. В подобном месте многим, кто захватил ссобой камеру, захочется увековечить свой визит. Человек, приехавший с Востока,обязательно должен показать потом домашним, как выглядит настоящее ранчо наЗападе… Понимаете, когда они сами снимают, то, естественно, не могутзапечатлеть себя на этой пленке. Поэтому охотно приобретают пленку, где оникрасуются на столь колоритном фоне.

— Теперь я понимаю. Вижу, вы много думали об этом.

Они молча кивнули головой.

— А было что-нибудь стоящее, крупный заказ, например.

— Вообще-то.., да, — проговорила она, опять с любопытствомглядя на меня. — У меня было два таких заказа. Один от страховой компании,которой понадобился один конкретный человек, прыгающий с трамплина, ну, авторой — и это весьма странно — сделал адвокат из Далласа. Представляете, этотадвокат захотел иметь у себя все, что я здесь, на ранчо, наснимала. Емупотребовались все кадры!.. Вот почему я и в этом году приехала сюда. За своисъемки я получила столько, что денег хватило на нынешнюю поездку.

— Вы здорово провернули эту операцию! — воскликнул я.

В этот момент она резко переменила тему разговора, и мыснова принялись болтать об искусстве. У меня сложилось впечатление, что женщинаявно испугалась того, что наговорила лишнего.

Она также поведала мне, что занимается портретной живописью,прибавила, что у меня интересное лицо, и принялась вдруг дотошно расспрашиватьменя обо всем. Я ответил ей, что в браке не состоял, так как слишком занят,чтобы думать о семейной жизни, потом, сославшись на долгий и трудный день,отправился спать.

Безмолвная пустыня словно накрыла меня широким и мягкимодеялом, чистый, прозрачный воздух быстро опьянил, и вскоре я уже крепко спал.

На следующее утро, ровно в семь тридцать, я проснулся отгулких ударов по железному гонгу. В семь сорок пять мальчик-индеец в белойвизитке принес мне апельсиновый сок. После того, как в восемь я выпил кофе, вдверь постучалась Долорес.