не нужны два килограмма костлявой зайчатины, – он работал вдумчиво, выстраивая допрос так, чтобы давление на психику задержанного имело спады и подъемы, но шло по восходящей. «Гнуть, но не ломать», – любил он повторять стажерам из следственной школы.

Малявин, конечно же, себя ни глупым, ни наивным не считал. Наоборот, ему казалось, что техникум, служба в армии, завод, командировки – это большой опыт, да еще жизнь на городской окраине с ее шишкарями, корешами, махаловками, где про ментов рассказывали с надрывом, с рисовкой… «В натуре, они меня, падлюки, расколоть хотели! Да не на того упали». Где часто наставляли, как можно дурить легавых, чтоб не вложить подельников, корешей. Поэтому Иван упрямо тянул свое, что цветы вез себе и только себе.

– Я, может, их все невесте хотел подарить! Что, нельзя, да?..

– Все триста штук? – вроде бы удивился следователь, принимая эту игру в простака.

– А что тут такого?

– Тогда скажи адрес невесты. Ага, замялся. Выходит, соврал про невесту?

– Да нет же, есть у меня, – слегка покраснев, ответил Иван, потому что возникал оттенок ущербности. Поторопился назвать произвольно придуманный адрес. Он не подозревал, что следователь позже снова спросит про невесту, но повторить точно адрес у него не получится. А Вартанян будет ловить на малейших ошибках, будет укорять, сетовать, заставит писать одну за другой объяснительные, зная по опыту, что утомление – вернейшее средство воздействия. Возникает желание покончить с этой милицейской тягомотиной, отмахнуться, сделать крошечную уступку: ладно, мол, чего уж там, пишите…

– Давай честно, – заводил следователь, не уставая, много раз подряд. – Хорошо, пусть есть невеста, пусть ты ей вез два десятка тюльпанов. Пусть. Но куда остальные две с половиной сотни?..

– Ну, кому еще? – спросил следователь так, словно готов был расписать все тюльпаны на родственников. – Тетка у тебя есть?.. Хорошо, тогда на нее еще десять штук. А кому еще?..

– Кому, кому? Себе! Есть их буду с солью, – неожиданно дерзко ответил Иван, показав зубы.

Вартанян, словно ждал этой вспышки, ответил тут же:

– Отлично! Давай попробуем, соль у меня найдется. Только придется съесть все до последнего. Иначе я тебе не завидую, – сказал с угрозой, с нажимом. – Я с тобой по-хорошему, а ты – вон как!

И снова, в который раз, начал: «Давай, Иван, честно…» Он жал методично, вдалбливая свое: не бойся, не бойся, тебе ничего не будет.

– Я вижу, что ты не дурак, поэтому нянчусь. Пойми, запишем на свата, на брата, на бабку… Говоришь, нет бабушки. Это неважно, можно на сестру… некую там, двоюродную. Но как ни крути – двести штук остается… Вез ты их на продажу! Так ведь?.. Не отнекивайся, будь мужчиной. Я ничего не записываю. Просто прикидываю, как тебе лучше помочь. Любому понятно: суетился человек в командировке, поиздержался, надо как-то оправдать расходы, дороговизну нашу. Решил пару сотен тюльпанов перепродать. Выручки-то рублей триста. Ерунда. Кто же тебя посадит за такое? Заплатишь штраф… или еще что по мелочи, и дело с концом. Поэтому пиши, друг, подробно: купил их там-то, тогда-то. А на листе вверху напиши: начальнику линейного отделения транспортной милиции города Еревана. Дальше, как я тебе объяснил.

Вартанян вышел в коридор, прошел в дальний конец, где рядом с туалетом в небольшой комнатке отсиживались выпускники милицейской школы, стажеры и практиканты. Подозвал прикрепленного к их группе дипломника Вануша, стал медленно наставлять, будто диктовал машинистке, что в кабинете сидит парень, которого задержали в аэропорту с тюльпанами, что надо за ним присмотреть, поспрашивать как положено…

– А я подойду через час, – сказал Вартанян и глянул на практиканта строго, как бы подчеркивая, что задание серьезное.

Теперь он мог спокойно пообедать в ближайшей хинкальне, что сразу за кинотеатром «Арагац» в переулке. Здесь его знали в лицо, обслуживали без очереди и сдачу отдавали всю до последней копейки, потому что заходил он сюда пару раз с однокурсником Сашико. Приятель работал в ОБХСС, курировал общепит, и его всегда здесь кормили по высшему разряду бесплатно, как и десяток других должностных лиц, в число коих Вартанян не входил. Но у него имелся свой заповедный участок, где он без особого риска подкармливался… «Иначе прожить в Ереване нельзя, не получится». Такое вслух не произносили, но принимали без оговорок так же естественно, как и суммы откупных, похожие на ведомость к получению зарплаты, где рядовой следователь получает всегда меньше начальника. Почему так, а не иначе, Вартанян особенно не задумывался, хотя иной раз, когда начисто кончались деньги, он поругивал эту дурацкую жизнь, где на первом месте стоит престижность, имитация преуспеяния, начиная от пачки сигарет, поездки на Севан жрать форель и кончая «мерседесом». «Бог свидетель, как тяжко было на первых порах!» – восклицал он иной раз, но не помышлял объяснять, насколько велик был соблазн после пяти лет крутого безденежья, когда деньги сами плыли в руки, он не поддался, пересилил искушение легкого, примитивного хапанья, на чем ломались многие новички. Зато теперь это окупалось. Работал Вартанян старательно, что опять же скрывал от остальных, создавая сказку, что дается ему все легко, запросто. За очередную удачу принял дело «цветочного коммерсанта» – так обозвал Малявина в аэропорту Норик Назаретов, его давний приятель, и посетовал, что по-горячему, с ходу, выбить из парня признание не получилось… А хотелось – это они оба понимали, поэтому Вартанян не удержался, съехидничал: видимо, крепкий орешек попался?

Едва спустился по каменной лестнице в квадратный полуподвальный зал, а на раздаче уже заметили, приветствуя улыбкой, выкриком: «Сколько?..» Вартанян на миг заколебался, прикидывая, десять взять или пятнадцать… Но вид парящих, оплывающих жирным соком и густо наперченных хинкалей, их резкий, привычный с детства аромат не позволили справиться с искушением, сократить норму, как обещал себе каждодневно, и он выбросил вверх левую руку, показывая раздатчику – двадцать. Купил в буфете зелени, без нее садиться обедать считал неприличным, да и сам терпковатый запах кинзы, латука будоражил, и, пока нес тарелку к столу, раз за разом сглатывал слюну, предвкушая простую животную радость. Его радовали в эту минуту раздатчик Ашот, простые мужики за соседним столиком, привычный обед с половинкой хорошо пропеченного лаваша, сам этот день, начавшийся так удачно, и ощущение здоровья в располневшем, но вполне крепком, сильном теле… Беспокоил лишь предстоящий день рождения дочери – пятнадцатилетней девушки, очень красивой, по общему мнению знакомых, как это случается иногда при смешивании разноплеменной крови, словно сама природа вместе с творцом торжествует, восхваляя такой симбиоз вопреки укоренившейся неприязни людской и желания бесконечно делиться на чистых и нечистых.

Его крепко укоряли, что женился на