Так родилось его агентство. Первый европейский контракт подвернулся Каратову в ноябре 1989 года. Он, признаться, даже сам не понял, как ему все удалось «обтяпать». Молодость, напор, интуиция, вопиющая самоуверенность при отсутствии каких бы то ни было профессиональных навыков…. Зато очень кстати пришлись уроки английского с репетитором, на которых так настаивала Аввочка. В Лондон при посредничестве Нолика приехал молодой бас, самородок из Сибири. Концертная программа включала в себя все «русско-советское», бывшее тогда на волне. Само собой, лондонский продюсер ободрал как липку и Каратова, и сибирского баса. Но на кожаный портфель, туфли и классический костюм-тройку у Нолика денег хватило. Статус требовал солидного гардероба. Для солидности же Каратов отпустил усы и чеховскую бородку, которой очень гордился. Можно сказать, благодаря этой бородке он и познакомился с Алексеем.

– Это у вас накладная? Ах, своя? – спросил тот Каратова. – Какая прелесть!

Разговор произошел у барной стойки ночного клуба «Три обезьяны», куда Алексей, танцовщик, солист Музыкального театра Станиславского, частенько заглядывал.

Эх, счастливое было времечко, молодое! И неважно, что красавец Алексис был глуп как пробка, заикался и двух слов без подсказки связать не мог, за что Аввочка прозвала его Одноклеточным. Нет, Нолик ценил Алексея совсем за другое: сам того не подозревая, Алекс сумел дать ему очень многое. С ним в жизнь Каратова-младшего пришло новое удивительно счастливое чувство сопричастности, близости сцены, зрительного зала, о которых Арнольд не забыл даже спустя годы. Его несбывшаяся мечта о сцене по-прежнему жила в нем, таилась где-то глубоко внутри, до времени не проявляясь, не давая о себе знать. Она жила и крепла незаметно, как раковая опухоль, прорастая метастазами, перерождая и трансформируя его личность.

Сидеть на репетициях, смотреть спектакль из-за кулис, иногда сопровождать труппу на гастролях, слышать аплодисменты, видеть, чувствовать, осязать театр изнутри – вот что было для Арнольда истинным наслаждением.

Когда Алексис ушел из театра, Нолик как-то сразу потерял к нему интерес, и они расстались, хотя отношения их длились семь лет.

Семь лет! Какой идиот сказал, что семь – счастливое число?! Ведь и теперь с Федором они вместе семь лет. О боже! Эта проклятая семерка приводила Арнольда в ужас, будто именно в ней была причина всех его бед, а главное, разлада с Федором. Без него вся жизнь Каратова мгновенно теряла смысл, все его счастливые планы рушились, все мечты, он так много всего себе намечтал, летели в тартарары. Ведь Федор был его вторым «я», его плотью и кровью, его неотделимой половиной. Обаятельный, красивый, неглупый (что само по себе – редчайший случай для балетных) Федор Ноговский был еще очень одаренным танцовщиком. Его щедрый самобытный талант Каратов заметил и оценил еще в ту пору, когда Федор танцевал в кордебалете. Арнольд Михайлович похлопотал, поговорил с кем надо, и на молодого танцовщика обратили внимание (тогда, семь лет назад, у Нолика все почему-то получалось). Их отношения вне театра сложились как-то сами собой, просто, естественно, без усилий и натужных намеков. С появлением Федора Каратов, возможно, впервые после смерти матери забыл про свое одиночество. Он вдруг понял, что наконец нашел того, кого так долго ждал. Для него, так мечтавшего о театре и сцене, яркий неистощимый талант Федора был как воздух, которым он дышал, который сводил с ума и возбуждал, подобно афродизиаку. Он жил его танцем, его успехом, его молодой энергией.

«Я чувствую, будто мое сердце завернули в мех», – любил повторять Нолик слова классика, когда Теодор приезжал к нему на дачу в Валентиновку и выходил утром в сад заниматься классом. Станком ему служили лестничные перила, солнечные лучи играли в его золотистой шевелюре, бликовали на гладкой коже, а цветущая сирень, столь любимая Аввочкой, все обволакивала пьянящим ароматом…

Ах, как же хорошо было тогда! Почему, черт возьми, нельзя остановить время!

В который раз, точно заезженная пластинка, в ушах звучал упрек Федора: «Я хочу танцевать, хочу успеха, славы, миллион лайков, хочу, чтоб по телику показывали!»

Нет, Нолик – не волшебник! Волшебник был, да весь вышел! В последние несколько лет дела у Каратова шли далеко не так блестяще. Старые связи все еще работали, но уже не давали ни прежних доходов, ни прежнего влияния. Теперь Каратов все чаще чувствовал свой возраст, шаткость своего положения. В отчаянном стремлении удержать Федора он перепробовал уже все: звонил, ходил по кабинетам, просил. Но в Большом решения принимали новые люди! Ему было страшно подумать, что он теряет Федора, но сделать его звездой он не мог. Мысль о разрыве сводила Каратова с ума, воя от ярости и собственного бессилия, он уповал только на чудо.

И оно произошло… во сне. Однажды на даче Нолику приснилась мать, он видел ее так четко, будто наяву. Авва присела на краешек его кровати, как бывало в детстве, и рассказала ему ту давнюю историю о магическом перстне Петипа, приносящем невероятную удачу каждому, кто его носит. Потом нежный тихий голос матери говорил ему о том, что у каждого человека должна быть мечта и что в нее надо верить и за нее бороться. Эти простые Аввочкины слова во сне показались ему настоящим откровением. Голос матери успокоил его и вселил надежду: «Ты – сильный, Арноша, у тебя все получится!»

Проснувшись наутро, Каратов ощутил небывалый прилив сил, он словно помолодел на двадцать лет, в голове его вдруг наступила поразительная счастливая ясность, все вокруг сделалось таким простым, понятным. Он даже расхохотался, удивляясь, почему не понял этого раньше: вот же оно – решение! Все было так очевидно!

Быстро, взволнованно переходя из комнаты в комнату, радуясь произошедшей в нем перемене, он разговаривал сам с собой:

– Какой же я болван! Конечно! Мне нужен этот перстень! Ха, ха, ха! Конечно, придется потрудиться, но я умею, я найду его! Обязательно! Я сделаю это ради Федора! Нет, почему? Ради самого себя! И будут у Федора новые роли, и никуда он не денется! Все вернется на круги своя, все будет хорошо, как прежде! Или даже лучше! – казалось, это говорил не он, а какой-то другой человек, дерзкий, молодой, энергичный, веселый, который умел и знал, что и как надо делать.

Улыбаясь своим мыслям, Нолик поспешно оделся и поехал в Москву, к себе на Глинищевский, а там засел за компьютер и со всей полнотой и деятельностью, на какую был способен, отдался новому своему делу. Поначалу он думал, что справится самостоятельно. Но задача оказалась сложнее, и потребовалась помощь профессионала. Тогда Каратов написал Савиновой, но не от своего, а от вымышленного имени. Эта анонимность, секретность, которой он окружил поиски талисмана, еще больше его вдохновили. Он как будто участвовал в некой тайной азартной игре, в которой чем больше риск, тем больше выигрыш. Игра стоила того, чтоб рисковать, на кону была его жизнь.

Федор принял подарок с благодарностью и некоторым удивлением, в тот вечер он не уехал, а остался у Каратова. То был знак! И на следующий день он снова приехал в Валентиновку. Радостный, необычайно оживленный, как бывало в прежние годы, Федор рассказывал о новой постановке «Пахиты», в которой, по слухам, он может получить партию Иниго. Арнольд же, мгновенно поверивший в могущество талисмана, уже нисколько не сомневался в результате и пребывал в счастливом предвкушении чуда.