– Не такой уж он мифический, – возразила она.

– Извините мне мой скепсис, но это все равно что искать Синюю птицу. Талисман Терпсихоры, дарующий удачу, успех, власть над сценой. Матушка рассказывала, что наши балетные дивы тайно владели перстнем Терпсихоры и что, дескать, он превращал их танец в полет…

– Все так. Но только не Терпсихоры, а Фортуны! – непроизвольно вырвалось у Арины. – Точнее, Фортуны и Фурии. Последняя-то и придала перстню такие ярко выраженные фатальные свойства…

– Какая чушь! Что вы несете! – вскрикнул вдруг Каратов, и лицо его неприятно передернулось, как от судороги. – Ну, откуда вы все это взяли?! Что вы можете об этом знать?!

Арина опешила и даже не сразу нашлась что ответить:

– Простите, Арнольд Михайлович, я вас не понимаю. Раньше вы как будто доверяли моему мнению! Иначе зачем я сюда приехала? – сухо произнесла она, но мгновение спустя мелькнула догадка: Терпсихора, муза танца, была на кольце, украденном у балерины Ливневой. В голове ее отчетливо прозвучали слова Ульянова: «Вероятно, из-за этой вещи ее убили». Но откуда об этом знает Каратов? И вообще, почему он вдруг снова заговорил о перстне? Ведь он не в первый раз спрашивает о нем. Это было накануне ее поездки в Петербург… – по спине Арины побежал холодок. Ей вдруг стало страшно, хотя она до конца еще не понимала, откуда пришел этот страх. И она попыталась скрыть свое волнение.

Меж тем Каратов как ни в чем не бывало улыбнулся и подлил ей чаю (теперь эта насмешливая улыбка показалась Арине крайне подозрительной), а потом, взяв стоявшее на комоде фото, передал его ей:

– Взгляните, вот моя матушка какая была! Настоящая красавица. Я, увы, не в нее пошел… – ни с того ни с сего сказал он.

– Очень хороша! – деревянным голосом произнесла гостья, стараясь придать своему лицу более естественное выражение.

* * *

Женщина на портрете действительно была красивой и улыбалась – улыбкой светлой, лучистой, заразительной, адресованной и тому, кто ее снимал, и цветам сирени у нее в руках, и самой жизни…

Августа Германовна Каратова любила сирень – она напоминала ей молодые годы и родной Саратов. Там началась ее сценическая карьера. «Наша Волжская соловушка» – любовно называли ее саратовцы и, оборвав в парке все кусты сирени, стоя аплодировали ее задорной Сильве.

Вскоре Авва перебралась в Москву. Но в столице ее вокальная карьера не задалась. Нет слов, как обидно и горько после заглавных партий Марицы и Сильвы петь в хоре на балу графа Орловского. Впрочем, обиды молодой провинциалки быстро забылись – нашелся достойный утешитель. К тому моменту Михаил Арнольдович Каратов был уже известным артистом, а еще известным на всю Москву волокитой, дважды разведенным, гулякой, выпивохой и балагуром. Поначалу никто из его многочисленных друзей и поклонниц не воспринял всерьез его роман с молодой певичкой. Про женитьбу – и говорить нечего. Однако друзья Аввочку недооценили. Через шесть месяцев после знакомства Каратов сделал ей предложение, а еще через год у них родился сын.

Молодая певица разумно рассудила, что семья в жизни женщины – главное, а в семье должен быть лишь один кумир. Вот и получилось, что ее сочное сопрано звучало чаще дома в кругу друзей, чем на сцене Театра оперетты.

Появления наследника в семье Каратовых ждали с нетерпением, причем ждали именно сына – продолжателя актерской династии. Редкое имя Арнольд мальчику досталось от легендарного деда, его полного тезки. Арнольд Каратов-старший снимался еще на заре кинематографа у самого Ханжонкова и переиграл десятки ролей.

С самого раннего детства Нолик знал, что тоже должен стать артистом. А кем же еще?! По-другому и быть не может. Уже в шесть лет состоялся его актерский дебют. И хотя для спектакля нужна была девочка, режиссер взял Арношу Каратова. Во-первых, Авва умела убеждать, а во-вторых, переодетый в платье мальчуган, пухленький, в золотистых кудряшках, смотрелся просто великолепно.

«Малыш так естественно держится на сцене. Сразу видно, актерское дитя».

В сущности, задача у Нолика была несложная. Режиссер ему все так понятно объяснил:

– Выходишь на сцену, подбегаешь к тете, которая лежит на кровати, и плачешь.

Плакать у него особенно хорошо получалось, но это уже благодаря маме:

– Представь, Арноша, что это я вместо чужой тети лежу, болею и понарошку умираю.

Позднее, когда Нолику исполнилось десять, у него появилась роль со словами. В пьесе «Новая история Спящей красавицы» он играл мальчика-скорохода, к слову, довольно вредного, и произносил целых три реплики, да еще какие! Арнольд запомнил их на всю жизнь. Как и то новое, незнакомое, сладкое чувство, которое он испытал, когда вышел на сцену. Сцена была ярко освещенной и казалась гораздо больше, чем на репетиции. За рампой она резко обрывалась, и вставала тьма, но не страшная, а совсем наоборот – живая, теплая, дышащая, притихшая, словно бы в ожидании именно его слов.

– Не верю я ни в какое волшебство! – произносил Нолик, выходя на авансцену. – Старуха только претворялась феей, а принцесса заснула, потому что кто-то просто дал ей снотворное!

И сразу его будто жаром обдавало. То была энергия зрительного зала, как позднее понял он, которая питает каждого, стоящего на сцене. Энергия артиста, направленная зрителям, многократно умножившись, возвращается.

Однако одним театром воспитание Каратова-младшего не ограничивалось. Августа Германовна, представляющая искусство оперетты, то есть синтетическое искусство, стремилась вырастить из сына артиста-универсала.

– Пение, хореография, музыкальные инструменты, акробатика – это основы актерской профессии! Их надо постигать с детства, – говорила она мужу.

– Зачем? Всему этому его научат в театральном, – вяло протестовал Михаил Арнольдович. Обычно отец не вмешивался в процесс воспитания, полагаясь на жену. Лишь на людях, при гостях он входил в роль отца и исполнял ее так же превосходно, как и другие свои роли. Когда же спектакль под названием «Счастливое отцовство» заканчивался и опускался занавес, то Михаил Арнольдович вновь становился самим собой – народным артистом СССР, любимцем публики, подписывающим открыточки поклонницам и предстоящим в выгодном для фотографирования ракурсе.

Аввочка с мужем никогда не спорила, но поступала по-своему, нанимала сыну репетиторов, возила на хореографию и в музыкальную школу. Вся жизнь Нолика была расписана по часам. Ни одной свободной минуты. И все же, несмотря на эту поистине министерскую занятость, Нолик вспоминал свое детство как время абсолютного счастья. Благодаря маме, конечно. Ведь его любимая Авва вовсе не была занудой, она умела не только требовать, но и баловать.

– Арноша! В субботу мы веселимся! Выбирай, идем на «Остров сокровищ» в «Иллюзион» или в СТД эклеры лопать? – подбадривала она изнывающего над гаммами Нолика.