русского сознания, что все еще тяготело к старым, капиталистическим устоям. Проблема была не нова, хотя политическое неприятие психоанализа на несколько лет отложило ее решение.

В 1924 году психолог Арон Залкинд опубликовал сборник статей под названием «Очерки культуры революционного времени». В этих работах психоанализ сливался с радикальными коммунистическими идеями в «патологическом марксизме»[342]. Залкинд утверждал, что существует связь между физиологией и классовой принадлежностью и что эту связь необходимо изменить и нивелировать. Было необходимо создать «нового человека»[343]. Но как создать этого нового советского человека[344], который любил бы советское государство больше, чем родную мать, и, что еще важнее, больше всего на свете ненавидел бы капиталистов?

Камнем преткновения стала нелюбовь Советов к дарвиновской теории эволюции. По мнению властей, естественный отбор означал нерегулируемую конкуренцию за ресурсы, а нерегулируемая конкуренция за ресурсы, в свою очередь, позволяла бы победить виду с наибольшим количеством несправедливых преимуществ. Это был своего рода биологический капитализм, свободная конкуренция в природе. Подобное никуда не годилось. Согласно советской идеологии, природа должна была подчиняться коллективному, социально-организованному прогрессу — коммунизму.

Считалось также, что люди не рождаются с унаследованными эмоциональными диспозициями, которые помогают им конкурировать друг с другом, а, в соответствии с представлениями Павлова, появляются на свет чистым листом. Таков был советский подход к эмоциям[345]. Эмоции считались формой условного рефлекса. Бытовало мнение, что если выработать у детей набор условных рефлексов, благодаря которому они в определенное время станут испытывать определенные эмоции, то они вырастут во взрослых, чьи чувства сможет регулировать государство. Таким образом удалось бы создать того самого нового человека.

Прежде всего этот новый советский человек должен был быть счастливым. Его гражданский долг — любить государство и чувствовать удовлетворенность жизнью. Это не означало, что надо все время улыбаться, как идиот. Пусть улыбаются американские дети — так они манипулируют своими матерями[346]. Советский человек нового образца улыбается только тогда, когда улыбка действительно уместна. Никаких манипуляций. Никакого притворства.

Чтобы усилить эту благожелательность, была разработана новая система образования — в ее рамках школьники разных возрастов вступали в организацию, главной целью которой постановили научить детей, что чувствовать. В отличие от Америки, где мать стала для детей почти что Богом, советское воспитание было коллективным. С ранних лет советских детей учили, что любовь исходит от коллектива. Дошкольникам рассказывали, что Ленин — их любящий дедушка, детей постарше посвящали в октябрят и воспитывали в них революционное рвение.

Эти организации опирались на ритуал, повторение и демонстративные эмоции, чтобы привить правильное понимание счастья, а к недостаточно счастливым детям в качестве кнута применяли чувство вины. Все это может напомнить вам ритуализированные эмоциональные реакции в конфуцианстве, соответствующие конкретным обстоятельствам, однако ничего общего тут нет. Конфуцианские эмоции выросли из культуры, которая их окружала. С течением времени они адаптировались к изменениям в обществе. Они не только насаждались сверху, но и происходили снизу, от людей. Официальные советские эмоции, напротив, были спущены сверху, определены государством и подконтрольны ему. Это был самый строгий из возможных эмоциональных режимов, и вместе с ним на граждан ложился интенсивный эмоциональный труд.

В Советском Союзе все публично выражаемые эмоции интерпретировались государством в пользу самого государства. В редких случаях граждане могли выплеснуть свои тайные переживания — обычно это происходило при личном общении, в местах, которые Уильям Редди называл эмоциональными убежищами. Людям приходилось учиться включать и выключать эмоции в любой момент. Они были обязаны по заказу злиться на Америку или радоваться последним достижениям вождей. Нередко люди лгали о том, что чувствуют, потому что стоило кому-то проговориться, как ему могли поставить один из типично советских диагнозов, например «вялотекущую шизофрению». Симптомы этого заболевания включали в себя неумение адаптироваться (то есть неправильные эмоции), пессимизм (снова неправильные эмоции) и несогласие с линией партии (в высшей степени неправильные эмоции). Испытывать неправильные эмоции означало идти против государства. Идти против государства мог только психически больной. Как это, наверное, было изнурительно.

Земля обетованная

Оба лагеря в холодной войне хотели контролировать эмоции населения и создать эмоциональную утопию. Они стремились сохранить спокойствие граждан в ядерный век, а также — уже не из столь благих соображений — контролировать их. Любовь, которую люди должны были испытывать к своей стране — а в случае Штатов и к своим матерям, — тесно переплеталась с ненавистью к врагу.

СССР считал важным вывести на орбиту первый спутник, чтобы: а) продемонстрировать советским гражданам, что их любовь к своей стране оправдана; б) доказать злым американцам, что Советы во всем лучше, чем они. Американцы считали важным первыми высадиться на Луну по схожим причинам, чтобы: а) упрочить любовь граждан и союзников к США; б) не позволить злым Советам претендовать на Луну как на свою собственность; в) доказать злым Советам, что американцы во всем лучше, чем они. Однако пытаться контролировать эмоции целой нации, как показало время, плохая идея. Еще до того как Нил Армстронг и Базз Олдрин установили звездно-полосатый флаг в Море Спокойствия, система начала трещать по швам.

Далеко не все могли считать себя частью американской мечты. Представители расовых меньшинств, женщины и молодежь не признавали созданный вокруг них эмоциональный режим. Прошло не так много времени, прежде чем представители этих групп вышли из эмоциональных убежищ политических и активистских собраний и публично выплеснули свой гнев. Одна из таких спичек зажглась 4 апреля 1968 года. В тот день доктор Мартин Лютер Кинг — младший беседовал с коллегой, когда раздался выстрел. Вскоре после этого Кинг скончался. Его убил Джеймс Эрл Рэй, лютый расист-экстремист. Его поступок потряс весь мир и пробудил ярость в американцах. Рэй растоптал надежды, которые питали многие афроамериканцы и их соратники по движению за гражданские права. Осталась только ярость.

Неконтролируемый гнев выплеснулся в форме протестов в одиннадцати крупных городах. Америка не видела жестокости и беспорядков такого масштаба со времен Гражданской войны. Это был далеко не последний бунт, потрясший Соединенные Штаты. В действительности протесты разгораются и по сей день, когда эмоциональные и политические режимы, навязанные определенным группам, сталкиваются с насилием, применяемым для поддержания этих режимов.

В Советском Союзе все было еще хуже, однако на то, чтобы система развалилась, ушло больше времени. Она стала давать трещины еще в 1970-х, когда государство разработало экономический план, который затем не смогло реализовать. Развалу страны способствовала и растущая коррумпированность правительства. Квалифицированным рабочим слишком хорошо платили, а неквалифицированных работа слишком мало заботила. Череда экономических потрясений, а