— А мне не нужен никто.

— Знаешь, мне все время не дает покоя один вопрос! А что было бы, если бы в то лето в Старых Дорогах появился я, а не Поляков? Ты бы вышла за меня замуж тогда?

— Нет, — не задумываясь, ответила Мира. — А впрочем, тогда я была в таком состоянии, что мне было все равно, что будет со мной дальше. Просто Леша уезжал в Прагу, надолго уезжал, это меня и прельстило. Я хотела уехать отсюда, уехать навсегда, а куда и с кем — не важно. Но потом… Жизнь ведь продолжалась. Простила ли я Лешу? Да, но не сразу, и боюсь, что он так и умер с чувством вины, потому что сказала я ему об этом слишком поздно. Но ты не Леша, Гарик. Ты бы не смог жить со мной, это же очевидно. На сколько бы тебя хватило выдержать бесчувственную куклу в собственном доме? Смог бы ты жить, отдавая всего себя жене, которая ничего не могла дать взамен, да еще и не нуждалась ни в тебе, ни в твоей любви. Ты возненавидел бы меня, и ты возненавидишь меня, если я не положу этому конец.

— Ага! — насмешливо протянул Гарик и, оторвавшись от косяка, стал мерить шагами комнату. — Какой же я лох! Да ты нашла на работе себе другого! А мне втираешь здесь какую-то хрень! Чем я для тебя нехорош, а, Мира? Чем был лучше тот еврей, в объятия которого ты кинулась? А Поляков? — Гарик повысил голос, не заметив как. — Он был виноват не меньше нашего, но ты все равно вышла за него замуж, ты прожила с ним столько лет… — Гарик остановился рядом с Мирой и схватил ее за плечи, будто собираясь вытрясти ответы на все свои вопросы.

— Гарик! — раздался в темноте резкий и властный голос Рудинского.

Мира и Гарик обернулись одновременно.

— Степик! — попробовал ответить ему тем же Юрьев, но получилось у него так себе.

— Гарик, ты что, пьян? Быстро отпустил Миру и пошел вон отсюда!

— Степик…

— Тебе помочь?

Руки Гарика упали. Медленными шагами он покинул комнату.

— Мира… — начал Рудинский, набирая в грудь воздуха.

— Молчи! — не терпящим возражений тоном приказала она, предупреждающе поднимая руку.

Степик шумно выдохнул и молча вышел из комнаты.

Прошел месяц, прежде чем произошло то, к чему все и шло. Дни напролет Мира жила как во сне. Это походило на какое-то безумие, побороть которое не представлялось возможным. Страсть и желание сжигали ее. Его глаза, темные, блестящие, искрившиеся то весельем, то вожделением, пронзали ее, будоражили кровь, подчиняли волю, заставляли изнемогать от желания утонуть в них. Его белоснежная улыбка и звонкий смех кружили голову. От его близкого присутствия девушка трепетала, ладони становились влажными, колени подгибались…

Как-то так случалось, что весь месяц они довольно часто оказывались рядом. То Миру просили что-то отсканировать у него в кабинете, то отнести, передать, подписать. И каждый раз, стоя рядом с ним, вдыхая неповторимую смесь ароматов его парфюма и его тела, глядя на смуглые ладони и пальцы, утонченные, не загрубевшие, со светлыми, коротко подстриженными ногтями, Мирослава хотела, чтобы эти руки коснулись ее. Коснулись немедленно, сейчас же. И каждый раз дрожь пробегала по телу, стоило лишь представить…

Мира не знала, что отражается в ее глазах, обращенных к нему, но в его глазах, когда он смотрел на нее, она просто по слогам читала желание обладать ею. Они с Вадимом походили на два магнита, движущиеся параллельно оси. И чем меньше становилась траектория, тем сильнее было притяжение. Казалось, воздух заискрится, стоит им оказаться в непосредственной близости друг от друга.

Их притягивало с невероятной, все сметающей силой и вместе с тем что-то удерживало, не позволяя сделать последний шаг. Вернее, удерживало Самарина. Мира готова была сдаться без боя.

Однажды, в первых числах декабря, как раз в день зарплаты, девчонки из корпуса решили собраться в баре. Отдыхающих было немного. Погода стояла слякотная, мрачная, сырая. Изо дня в день из монотонно-серого низкого неба сыпала бесконечная морось, и метеорологи не прогнозировали в ближайшее время ничего хорошего.

Рано темнело, светало поздно. День казался коротким, незаметным…

Вот они и решили собраться. Посидеть, поболтать, выпить, кто чего захочет, как-то развлечься и поднять себе настроение.

Мира, которая не поддерживала приятельских отношений с коллегами, думала отказаться. Но в последний момент согласилась. В пятницу стало известно, что на выходных в «Береге роз» будет отдыхать Самарин с семьей.

Она не поехала домой после работы…

Чтобы не портить настроение, не поехала и к родителям, зная наперед, что там увидит. Посидела немного в комнате горничных, прислушиваясь к голосам, наполнявшим корпус, — на уикенд приехали отдыхающие, а мысли все занимал только Вадим…

Здесь ли он? Увидятся ли они сегодня? И как? Она больше не может, просто не в состоянии жить в напряжении! У нее снова стало болеть сердце, и лекарства не спасали. Мира понимала, что ей категорически противопоказаны любые волнения и следует успокоиться, но как это сделать, не знала.

Когда она вышла из корпуса, направляясь к бару, волнение, охватившее ее, кажется, достигло пика. Ее трясло от возбуждения, волнения и странного, непонятного отчаяния. Мира шла по дорожке, засунув руки в карманы красной короткой куртки, и ей хотелось плакать. От бесконечной мороси все вокруг казалось странно размытым, нереальным. Монотонный дождь сжигал свет фонарей, мир как будто накрыло влажной дымкой.

Девчонки, Галя и Катя, ждали в баре.

Мирослава вошла, улыбнулась барменше и, на ходу сняв куртку, вместе с сумочкой повесила ее на спинку стула, оставшись в модных джинсах светло-синего цвета, которые, как вторая кожа, облегали ее стройные ноги, и в белоснежной рубашке. На ногах красовались остроносые замшевые сапожки на тонкой шпильке. Белокурые волосы она привыкла закалывать «крабиком», оставляя лишь несколько прядей обрамлять лицо.

Девчонки заказали пиво. Мира тоже заказала себе пивка и пакетик чипсов, хотя на самом деле не хотелось ни того, ни другого.

О чем-то говорили, смеялись, выходили танцевать и возвращались обратно. Мира выходила вместе со всеми, но танцевать не могла. Она уходила в дамскую комнату и там, подставляя руки под струи холодной воды, пыталась успокоиться. Всматриваясь в отражение своего бледного лица с лихорадочно поблескивающими глазами, чувствовала, как отчаяние, граничащее с безнадежностью, все больше охватывает ее.

В какой-то момент, достав мобильный телефон, она написала сообщение: «Ну и как вам отдыхается?» Понимая, что и этот вопрос, и ее поступок глупы и по-детски наивны, все же отослала его Самарину. Что еще оставалось? Что еще она могла сказать ему? Позвонить не решилась.

Когда девчонки в очередной раз вернулись с танцпола, а Мира присоединилась к ним, в проеме дверей возник Вадим. Мира подняла на него глаза и покраснела. А он смотрел на нее и улыбался. Девушка, утонув в его глазах, не сразу увидела рядом с ним двоих детей: мальчика лет девяти и четырехлетнюю девочку в розовом пуховике с воротником, отороченным белым мехом. Девочка, смуглое личико с темными глазками и губками бантиком, была точной копией папы.