у Купа помощи. Врач привез семью в Филадельфию и бесплатно провел процедуру. Девочки сводили друг друга с ума: они дрались и толкались, но не могли разойтись. После успешного разделения одна из них протянула руку, чтобы дотронуться до руки своей сестры.

К сожалению, два года спустя Альта, сидя на крыльце своего дома, сунула в рот боб, который застрял в ее голосовых связках. По иронии судьбы, вылечить это было куда сложнее. Девочка задохнулась.

Смерть сопровождала Купа, и он дорожил своими связями с людьми, пережившими страшные потери своих детей. Иногда такие семьи становились лучшими друзьями хирурга. В 1960-х годах ему в голову закралась мысль, что он слишком уж хорошо научился успокаивать горюющих родителей, отчего у него возникло тревожное предчувствие, что вскоре он сам потеряет одного из детей. К несчастью, в 1968 году его сын Давид погиб во время похода в горы. После этого Куп редко мог заговорить о смерти ребенка, не пролив слез.

На сегодняшний день семьям сложно пройти через операцию, но раньше все было в десять раз хуже. Врачи сначала представили миру детскую операцию на сердце и только потом, спустя почти 20 лет, задумались об эмоциональной подготовке к ней пациентов (или их родителей) (12). Те немногие дети, которым проводили операцию на сердце до 1980-х годов, обычно оставались в палатах для взрослых, разлученные со своими родителями (13). А тех, кто получал медикаменты внутривенно, привязывали за руки и за ноги к больничной койке, а сверху укладывали мешок с песком (14).

Несмотря на то, что в Великобритании первое хирургическое отделение для новорожденных появилось в 1953 году (в детской больнице Элдер Хэй, в Ливерпуле), до 1980-х годов отделения интенсивной терапии новорожденных и подобные им не были распространены, не говоря уже об аппаратах СИПАП и ИВЛ, которые появились не так давно. Не было развито и кормление младенцев через трубки по венам. Но как только врачи научились понимать, что за «снежные бури» изображены на первых ультразвуковых снимках, и точно определять, что именно не так с больными детьми, операции стали намного безопаснее. Несмотря на это, даже в начале 1980-х годов в больнице Грейт Ормонд Стрит все еще не было врачей интенсивной терапии, и хирурги должны были заботиться о пациентах после операций, имея в своем распоряжении куда менее продвинутые препараты и датчики (15).

Изобретение аппарата искусственного кровообращения в 1950-х годах и открытие в 1970-х жизненно необходимого гормоноподобного препарата под названием простагландин открыли двери кардиохирургии новорожденных.

Простагландин держит кровеносный сосуд, называемый артериальным протоком, открытым, отчего кровь продолжает циркулировать, даже если где-то в сердце присутствует угрожающее жизни нарушение. Этот препарат дал кардиохирургам необходимое время: вместо того, чтобы действовать незамедлительно и подвергать опасности больных детей, они могли выждать несколько часов или дней. Метаболизм ребенка стабилизировался благодаря сосуду, который препарат помогал держать открытым; это обеспечивало работу в куда более спокойных условиях. К концу 1980-х годов в Грейт Ормонд Стрит начали делать пересадку сердца детям (16).

Если взрослые попадают на стол к кардиохирургу из-за достаточно ограниченного набора проблем – им делают операции на коронарных артериях, сердечных клапанах и аорте – то ребенок может оказаться там по множеству причин, особенно из-за врожденных пороков сердца. Поначалу кардиохирургия новорожденных привлекала рисковых врачей, готовых взяться за дела, от которых отказывались другие. Эти люди получали такое же удовольствие от опасности, какое некоторые получают от экстремального вождения. Хирург из Флориды Том Карл однажды сказал: «Операция похожа на наркотик».

– Если бы меня попросили описать свои ощущения, когда я оперирую сердце младенца, – заявил Лука Вричелла из Университета Джонса Хопкинса, – идеальным сравнением стал бы автомобиль, заезд на скорости более 300 км/ч, у трассы одна полоса, а по обеим сторонам – водная гладь. Думаю, это самый волнительный и чистый опыт, который вы можете получить в жизни.

Оливер Гез из Королевской больницы Бромптона вспомнил, что, когда он впервые прооперировал новорожденного, он подумал, что врачи – настоящие безумцы, которые попросту не должны такое уметь.

– Моя первая операция, – поделился Том Карл, – походила на религиозный опыт. Я не мог поверить, что мы способны на такое. Мне будто открылся иной мир (17).

* * *

Для матери существуют два самых страшных момента: непосредственно до и сразу после операции, когда у нее нет доступа к ребенку. Возможно, его жизнь находится в опасности: он оказывается на операционном столе в руках незнакомцев и так далеко от реального мира.

Мне не было известно, что именно происходило с Джоэлом после того, как я оставляла его в кабинете анестезиолога, и прямо перед тем, как мне возвращали его, всего утыканного трубками. Чтобы выяснить, что творилось в том загадочном мире, скрытом от посторонних глаз, я отправилась в Грейт Ормонд Стрит.

Путь до больницы был мне знаком: длинная очередь к лифтам на станции метро «Рассел-сквер», по мере приближения к больнице череда офисных работников сменяются детьми в инвалидных колясках. Унылые отели, на одном из которых красуется эмблема корабля. Внутри нарастает тревожность. Улицы неизменно обволакивают серостью.

В восемь утра я зашла в лифт и поднялась на этаж с операционными палатами. Объектом моих наблюдений стал Мартин Костольны, кардиохирург Джоэла, который в этот день проводил операцию трехлетней девочке. Если доктора – боги нашего времени, а жизнь и смерть сосредоточены в их руках, то хирурги стоят на ступень выше обычных богов, а хирурги, оперирующие детей, – еще выше. Вишенкой на торте выступают детские кардиохирурги. Мало воспоминаний осталось у меня о мистере Костольны, мужчине средних лет, который всегда разговаривал тихо и вкрадчиво. Честно говоря, первая наша встреча прошла быстро: мы увиделись утром перед операцией Джоэла, а потом – когда он пришел проверить моего сына после процедур. Большую часть времени мы общались с его командой врачей, преимущественно с ординатором.

Очень вежливо мистер Костольны объяснил мне, что совсем не помнит Джоэла. Для него произошедшее было незначительным, потому что операция по закрытию ДМПП – самая простая на открытом сердце, а в случае Джоэла все прошло как по маслу.

По-матерински ласковая медсестра Морин провела меня в комнату, где мне нужно было переодеться в специальную форму. Я минут десять выбирала из кучи одежду себе по размеру: голубую футболку и штаны. Мне также достались фиолетовые ботинки с кнопками в виде Микки Мауса. На голову я надела бумажный колпак, чтобы прибрать волосы, а лицо закрыла маской, которая, казалось, душила меня, даже когда я ослабила завязки. Любопытно, как врачи