носят маски так плотно и могут нормально дышать? Слившись с медицинской командой, я прошла к палатам. Мне казалось, маска дает мне некую анонимность – она скрывает эмоции, а в форме, которую нельзя было назвать ни женской, ни мужской, мы все походили на роботов, отчего эмоции совсем отходили на задний план. За окном бушевала метель, но все врачи пришли на работу. У системы здравоохранения не было плохой погоды.

Я прошла в кабинет анестезиолога через несколько минут после того, как в него завели трехлетнюю девочку, а ее плачущую мать проводила в коридор медсестра. Роль анестезиолога – поддерживать состояние ребенка, пока хирурги делают операцию. Некоторые говорят, что в этой профессии твердый характер необходим даже больше, чем в хирургии. Классическое описание работы этих специалистов: 99 % рутинного труда и 1 % ситуаций, в которых преобладает слепая паника. Разумеется, лучшие анестезиологи – это люди, которые могут сохранять спокойствие в условиях тотального кризиса.

Несмотря на всю подготовку, девочка чувствовала сильную тревогу. Это было вполне объяснимо, ведь она шла уже на четвертую процедуру на сердце. Прямо перед тем, как малышка отключилась, с ней случился настоящий срыв, как объяснила мне Эллен, анестезиолог. Я помнила эту женщину по операции Джоэла. Светловолосая, худенькая, она носила кроссовки, была яркой, но простой и дружелюбной – очень по-английски, – а еще отлично умела успокоить. Ей можно было доверить ребенка.

Врачам предстояло кое-что переделать. У девочки была сложная история: ей два раза исправляли такой порок, как открытый атрио-вентрикулярный канал[51], но, к сожалению, малышка вернулась на операционный стол с субаортальным стенозом – кровь из левой части сердца выбрасывалась в аорту через очень тонкий коридор. Хирурги вылечили и это, но что-то вновь пошло не по плану. Целью операции было найти и исправить закупорку, ведь врачи думали, что к пациентке вернулся стеноз. Порой у девочки случалась полная сердечная блокада – электрические импульсы, ответственные за сердцебиение, не проходили между сердечными камерами, и ритм нарушался. На этот раз было решено установить кардиостимулятор. Сложность была еще и в том, что селезенка и желудок девочки располагались не так, как необходимо.

Я все думала, будет ли мне трудно присутствовать на операции. Оказалось, что нет. Самыми сложными моментами оказались те же, что и в ситуации, когда я была в роли матери: непосредственно перед и сразу после процедуры, когда малыш кажется совсем беззащитным.

Во время операции я не думала, что передо мной ребенок или что он без сознания. Самым близким человеком для него и его семьи становится анестезиолог, проводник из реального и безопасного мира в опасный мир хирургии.

Про случаи, когда кто-то сопротивляется анестезии, как было с этой девочкой или моим сыном, Эллен говорит: «Это ужасно. Если что-то идет не так, мне кажется, будто я не справляюсь». По ее словам, некоторым детям нравится запах усыпляющего газа, но даже тогда могут возникнуть проблемы с родителями, которые не могут смотреть на своих малышей, обмякающих в чужих руках. Эллен часто использует закись азота (веселящий газ), которую применяют и во время родов. Он не пахнет, поэтому подходит для начала анестезии, после него ребенок уже почти спит.

Я уточнила, была ли сама Эллен хоть раз на операционном столе. Она ответила, что была когда-то и ужасно боялась умереть в процессе. Подобное и правда может случиться. Именно поэтому всем родителям в обязательном порядке рассказывают про существующий риск смерти их дочери или сына во время хирургического вмешательства. За время своей работы Эллен видела, как пациенты умирали: в основном это были пожилые люди, но встречались и дети, хоть и очень редко. Если ребенок умирает на хирургическом столе, со слов Эллен, все уже готовы к тому, что это может произойти: значит, операция была последней надеждой и маленькое тело не справлялось. Намного реже случается так, что человек умирает неожиданно.

– Такое остается в памяти навсегда.

Я вздрогнула, увидев девочку впервые: ее волосы были уложены во французские косички, анестезия только подействовала, и малышку положили на каталку, на толстое одеяло. Девочка спала, немного приоткрыв веки, как когда-то Джоэл. Вскоре их заклеят. Больничную одежду сначала приспустили, открыв грудь, на которой виднелся шрам от предыдущих вмешательств, а затем и вовсе сняли, аккуратно сложив неподалеку. Маленькую пациентку обложили бумажными полотенцами. Ее лицо закрывал прозрачный пластик, похожий на обертку от конфет, а врачи обработали ее кожу оранжевым антисептиком, создавая эффект, похожий на искусственный загар. Наконец, ей поставили катетеры, а под спину подложили валик, чтобы грудная клетка выступала. В 9:30 ее повезли в седьмую операционную. Большая комната быстро заполнилась людьми, тележками и лампами.

Девочка лежала без сознания, ее наготу прикрывали бумажные полотенца, пластик и вата, а лицо закрывала синяя шторка. Я никогда прежде не видела тела, которое выглядело бы так уязвимо.

Так как ее закрывала занавеска, врачи смотрели лишь на обработанный участок груди, который им предстояло резать. Ее прежде напуганное лицо теперь было доступно лишь анестезиологу, для остальных она стала девочкой N с неестественного цвета кожей и больше не вызывала эмоций.

В углу операционной врачи тщательно вымыли руки, обработали их антисептиком и утянули завязки на одежде. Камера, закрепленная над грудью пациентки, транслировала происходящее на экран, увеличивая все в несколько раз, чтобы присутствующие хорошо видели, что делает хирург. Сердце обычного ребенка было размером с кулак взрослого, у этой девочки – размером с мандарин. Звезда операции, Мартин Костольны, должен был подойти позже, чтобы сделать самое сложное: прорезать аорту, через клапан добраться до левого желудочка и устранить закупорку.

В ряд лежали ножницы. В углу начали отсчет электронные часы. Я сидела за аппаратом искусственного кровообращения. Клубок его красных трубок походил на спагетти.

В 10:00 хирурги сделали первый надрез, к 10:15 – увидели сердце, пульсировавшее во вскрытой груди. Теперь они осторожно пробирались через слои тонкой ткани.

В 10:30 в операционную незаметно вошел Мартин Костольны, а хирурги в это время полностью открыли розовато-белое сердце в пятнах крови.

– Все дело в командной работе, – прошептал он мне, указав на своих коллег.

Пришло его время заступать на службу. Комната погрузилась в тишину: врачи полностью сосредоточились на процессе, по комнате разносился лишь писк аппаратов. Если перфузиолог[52] начинал шептать или кто-то другой говорил слишком громко, Мартин молча пресекал лишние реплики взглядом. Он аккуратно срезал очередной слой ткани и стал работать с камерами: в учебниках все разукрашено в красный и синий цвета, но в реальной