— Когда я проезжал через Атланту, с Красоткой все было хорошо. Она там в безопасности. Федералы в город не вернутся.

Тэз в два глотка допил бренди и протянул чарочку, чтоб долили.

— Могу хоть раз в жизни напиться.

— Можешь, — ответил Ретт, наливая полную.

Тэз сказал:

— Знаешь, подносить порох совсем не так просто, как может показаться. Я бегал на подземный пороховой склад — шесть сотен шагов по туннелю, я подсчитал, — где подхватывал мешок с порохом весом в двадцать пять фунтов и тащил его к пушке. Кругом осколки снарядов федералов так и скачут, словно… словно песчаные блохи. А если засыпет песком, нужно скорее выкарабкиваться, или задохнешься. Да, я еще выпью. Пить, оказывается, очень хочется.

Мне все равно лучше порох подносить, чем прятаться в убежищах, дышать там спертым воздухом и нюхать ведра, в которые все справляют свои дела. Черт! Если бренди всегда такой, удивительно, как его вообще люди пьют!

Непривычный вкус не помешал ему очень быстро наклюкаться. Заплетающимся языком Тэз рассказывал о форте Фишер, о том, как он горд, что удалось завоевать уважение артиллеристов. Когда же чарка выпала из безвольных пальцев, мальчик напоследок пробормотал: «Почему только ты не мой отец?» — и сполз на песок.

Положив Тэзвелла на носилки, они с жилистым капралом отнесли его на пристань.

— Как вас зовут, капрал?

— А вам к чему?

— Может, встретимся после войны.

— Вряд ли, — сказал тот и добавил: — Если удастся уберечь этого юношу, когда-нибудь он вырастет в приличного человека.

За четверть часа до назначенного Тунисом срока ялик Ретта ткнулся в борт «Веселой вдовы», и матросы подняли бессознательного мальчика на борт.

Когда Ретт вернулся в форт, капрал сказал:

— Вот уж не ожидал увидеть вас снова. Федералы завтра пойдут в атаку.

— Вы когда-нибудь любили женщину?

— Элла, моя жена, умерла три года назад, — последовал удивленный ответ.

— Значит, вам нечего терять.

— Вроде того.

Через некоторое время Ретт сказал:

— А луна-то сегодня какова.

Капрал кивнул.

— Вы отправили мальчика?

— Тэзвелл Уотлинг на пути в Англию.

— Вот бы мне туда! Слыхал, там зелено, в Англии. И люди там счастливы.

— По крайней мере, хоть не стреляют друг в друга.

— Да, — сказал капрал, — разве не здорово?

На следующее утро, когда Тэзвелл проснулся, вместе с ним проснулась и головная боль. Он лежал на досках палубы, среди тюков хлопка, чей отдающий опилками маслянистый запах выворачивал желудок, поэтому он выбрался из своей хлопковой пещеры к борту судна, где его начало рвать. Спазмы отдавали в голову, и мальчик широко раскрыл глаза, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить давление на череп. Потом поднялся на ноги и отряхнул песок с колен.

Он был на корабле посреди моря. Шли не быстро. С носа корабля стекал поток воды. Солнце поднялось еще не очень высоко. Проклятый Ретт Батлер. Головная боль немного улеглась и теперь не разрывала голову, а просто пульсировала. Желудок, слава богу, был совершенно пуст. Что это за корабль? Из трюма поднялись матросы и установили лебедку. Вытянув из трюма один из тюков с хлопком, они выбросили его за борт. Тэз спросил матроса, где они находятся.

— Примерно в полутора днях пути от Нассау, если не потонем. Потяни вот за эту веревку, когда я скажу «тяни».

Когда Тэз налег на толстую пеньковую веревку, ему показалось, что голова раздулась, словно свиной пузырь, какие дети любят надувать и хлопать на Рождество. Моряки все были одеты в чистые блузы и чистые парусиновые штаны. Тэз давно не мылся и дурно пах.

Когда весь груз из трюма был выброшен, команда «Вдовы» вздохнула свободнее, и рулевой зажег трубочку.

Легкость овладела и юношей. Первая горечь от предательства Ретта Батлера миновала, и Тэз обнаружил, что ему вовсе не хотелось умирать. Молочно-зеленый спокойный океан простирался во все стороны, круглясь горизонтом. Грохочущий и обреченный форт Фишер был где-то очень далеко. Голова перестала болеть, захотелось есть.

Юноша спустился в камбуз, где нашел кусок жаркого и немного хлеба.

В опустевшем трюме четверо матросов качали ручную помпу. Вода просачивалась через щели обшивки. В машинном отсеке одна из двух паровых машин была холодной. Измученные матросы вповалку спали на тюфяках всего в нескольких дюймах выше уровня непросыхающей воды.

Никто ни о чем не спрашивал Тэза, похоже, всем было не важно, кто он такой.

Около трех часов дня принялись сбрасывать палубный груз. Тюки хлопка плюхались за борт и покачивались в кильватере «Вдовы».

Усталый чернокожий капитан отдавал приказы.

Тэз откашлялся и сказал:

— Меня зовут Тэзвелл Уотлинг. Я на борту вашего судна не по своей воле.

— Мне известно, кто ты есть, — Очередной тюк плюхнулся за борт, — Это должен был быть последний рейс «Вдовы». Мы с Руфи и Натом собирались отправиться в Канаду. У меня там отец в Кингстоне. Говорит, в Канаде и слова такого не знают — ниггер.

Судно повредили не канонерки федералов, пытавшиеся его остановить. Слишком сильные паровые машины раздвинули пластины, заклепки и болты повыскакивали.

Хотя мистер Кэмпбелл законопатил щели и заткнул те дыры, какие мог, до всех добраться ему не удалось, и вода поднялась почти до самой топки, не доходя шести дюймов, когда они начали выбрасывать груз за борт.

— Мы тонем, сэр?

Еще один тюк сбросили в воду, и он стукнулся о судно.

— Ретт обо всем позаботился, паренек. Мы дойдем до Нассау, и там ты сядешь на пароход. Тебя ждут в Англии.

— Сэр, я — солдат Конфедерации.

— Ты — кто? — Рот капитана беззвучно шевелился. — Господи милостивый, — произнес он наконец и повернулся к команде, — Хватит уже сбрасывать, мистер Кэмпбелл! Может, удастся сохранить парочку на продажу, — И больше себе, чем юноше, сказал: — Тысяча долларов за каждый тюк хлопка. Тысяча долларов…

Стоял ясный день. Тэз подносил порох в самом большом форте Конфедерации. Он выполнял свой долг и готовился к смерти, но не погиб. Солнце никогда еще не светило так ярко. Тэзвелл Уотлинг был молод и направлялся к новой жизни. Даже волоски на руках покалывало.

«Веселая вдова» переваливалась по глади зеленого океана. Прежде она была прекрасна и быстроходна, однако растеряла всю красоту. Если получится добраться до Нассау, она сгодится только на разборку.

Капитан Тунис Бонно перевел покрасневшие глаза на пассажира.

— Паренек, — сказал он, — никаких конфедератов больше нет.