попробовать, туда мало кто свой нос сует, но тогда тебе нужно говорить с работниками морга, анес Тамарой».

— С тобой все ясно. Втрескался по уши, — улыбается Рудис. — Эх… даже не знаю, завидовать тебе или сочувствовать.

«Иди к черту!»

— Ха-ха-ха. Настоящий рыцарь. Знала бы она, как ты ее защищаешь…

— У-y! — прикладываю палец к губам.

— Ладно, ладно, не скажу. Так что же придумать?

«Спасибо!» За то, что Рудис так быстро понял и отступился, хочется ему хоть чем-то помочь. Ломаю голову. Брат отца в Стенде? Нет, пожалуй, нет. Много лет не виделись, не знаю, что у него сейчас на душе, да и далековато. Где еще?.. Коля? Да, почему бы не спросить? Вряд ли он сильно рассердится, а, если не сможет или не захочет, так прямо и скажет.

«Спроси Колю».

— Эй, пара-ру-рам, и в самом деле! Он в таком классном месте, вдалеке от посторонних глаз, — Рудис прямо расцвел. — Завтра схожу к вам на кладбище, а?

— А-а… — не могу решить — говорить ли про Колиных красноармейцев. Ай, не буду, увидятся, тогда и узнает.

В окно замечаю Тамару. Она, остановившись в шаге от дверей, любуется цветущим золотарником. Мне тоже нравятся эти золотистые метелки — и цветут красиво, и ухода никакого не требуют.

Мы не задерживаемся внизу, а сразу идем в мою комнату. Она отказывается от предложения перекусить, хватает того, что на работе кормят как на убой. Не заметно, что поправилась, скорее всего, ей самой больничной пайки хватает, но не верю, что там молочные реки с кисельными берегами. Она явно преувеличивает. Нормы питания урезаны дальше некуда, и вряд ли больницам перепадает намного больше. Практически все думают и говорят только о еде, поскольку у всех желудки от голода свело. Хвала всем святым, что у нас есть Рудис, — в радиусе, по крайней мере, десяти метров вокруг него система карточных ограничений не работает. За то, что мы порой чувствуем себя, как в раю, его на руках носить нужно.

Мир держится на трех китах, вот и мне не дают упасть Коля, Рудис и Тамара. Каждый незаменим по-своему, но, если бы одного из них вдруг не стало рядом, труднее всего было бы без Тамары. Само собой, ее отсутствие свело бы на нет интимную жизнь, но и не только. Из них троих Тамара больше всего поддерживает меня морально и духовно. Трудно лезть с измерениями в такую нематериальную область, но тут ее перевес не вызывает сомнений. Самое важное, хотя и необъяснимое, это то, что я способен разговаривать с ней, не произнося ни предложения, ни слова. И неважно, где она находится и чем занята. Правда, порой меня охватывает какое-то мистическое чувство, что я слегка спятил, но, когда признаюсь ей, Тамара нисколько не удивляется, а отвечает, что и она сама так же нередко перебрасывается со мной парой слов. Я не донимаю ее расспросами и не пытаюсь выяснить, в какой момент и что она сказала или подумала. Не хочется лишним словом коснуться нашей магической связи, чтоб она стала скучно понятной, как одиножды один. Во время таких мысленных бесед случается, что Тамара бывает строже, чем в ежедневном общении, но у меня возражений нет, так даже лучше.

Разгоряченные и возбужденные тела постепенно затихают в умиротворении, наши дыхания становятся спокойнее и глубже, а вплывающая через приоткрытую форточку прохлада велит прикрыть наготу и плотнее укутаться в одеяло. Тамара уже уснула, а я никак не могу — разные мысли беспорядочно вьются в голове. Одна все-таки выбирается на поверхность, настаивая, чтобы я уделил ей внимание. Мысль вызывает раздумья, и я невольно тут же открываю их Тамаре. Она лежит, тесно прижавшись ко мне, и, возможно, от этого наш разговор станет еще сердечнее, хотя я уже и раньше замечал, что расстояние не имеет значения.

«Странно… не понимаю, как такие морально неустойчивые существа, вроде меня и Рудиса, вдруг стали настолько самоотверженными, что впору обрыдаться. Насчет Коли я не слишком удивляюсь, но мы с Рудисом? Невероятно!»

Жду, что скажет Тамара, например, ведь вы же добрые, но она молчит.

«А, может, мы совсем даже не бескорыстны? Вот, скажем, у Коли работнички дармовые, Борис тоже Рудису что-то дает, а я в силу слабости характера не могу отказать другу. Как тебе кажется?»

Опять выжидаю, но ответа нет.

«Наверно, так и есть. Рудис всегда был азартным парнем, может, поэтому? Он сам как-то сказал: когда делаешь, что запрещено, ты во власти эйфории, так, что в животе все замерло, будто идешь на рисковый трюк. Получится — честь и хвала, а нет — в грязь лицом или, вообще, кранты. И все-таки, что бы ни угрожало, без риска он жить не может. Да…»

— Ой, Матис, с чего это Рудис не дает тебе покоя? — прерывает меня Тамара. — Он поступает так, как считает правильным, или просто не может по-другому… Я уже третий сон вижу. Давай спать, тебе же завтра на работу.

Она права, но я не могу успокоиться.

«Да-да, но никак не могу уснуть. Такая каша в голове… хочется докопаться до полной ясности — вот тут моя непритворная любовь к ближнему, а здесь красиво упакованная корысть».

Тамара дышит глубоко и равномерно, как глубоко уснувший человек, которого не мучают неведение и сомнения. И все-таки ее слова снова звучат во мне: а сердцем ты не чувствуешь, как на самом деле?

— Ах… что-то чувствую… но все настолько перемешалось, что не могу в толк взять — где тут истина… чтобы один раз прекратить все эти глупые метания.

Сквозь широкий просвет в шторах смотрю на яркий полумесяц, но и на его светящейся поверхности ответа тоже нет.

— Баю-баюшки-баю, — тихо поет Тамара. — Закрой глаза, и мысли утихомирятся. Представь себе, что было бы, если б и другие рассуждали так же много, как ты? Тогда никто ничего путного не смог бы совершить, и мир бы просто рухнул.

Мне приходит на память строчка из первого послания Павла коринфянам:. И если я раздам всё имение мое, и если предам тело мое на сожжение, но любви не имею, — нет мне никакой пользы».

— …она не завидует, не превозносится, не ищет своего, не мыслит зла… — Тамара продолжает из другого места. Я же только что думал про себя, но она все равно услышала. — Матис, не волнуйся. Постарайся успокоиться.

«Так же, как те, которым мы с Колей могилы копаем?»

— Ты обиделся? Понимаю, почему.

«Почему?»

— Милый, ты слишком много думаешь о себе.

Этого