– Вот тебе четыре фляги. Бери и отправляйся с дружками в таверну – можете погулять до захода солнца! Только не забудьте перед тем запереть все двери в доме. Если же кто будет спрашивать, какие вести, говорите: Олоне, мол, спит, а меня нет дома, ну и вы по такому случаю решили малость кутнуть, благо я выставил вас вон и ключи забрал с собой. Понятно?

– Еще бы! – обрадовался работник, и его широкое лицо расплылось в улыбке. – Не дурак! Так где, говорите, ваши фляги?

– Вон там, а теперь бери ноги в руки – и вперед на нижних парусах, а то время не ждет!

– Есть, капитан! Будьте покойны, даже не сомневайтесь!

Великан поклонился, развернулся с геометрической точностью кругом и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Через несколько минут он и его дружки уже маячили на берегу, бойко направляясь в сторону ближайшей таверны, до которой они вскоре добрались и куда вошли с видом людей, нагрянувших не с пустыми карманами.

Дрейф, наклонившись к окну, какое-то время наблюдал за работниками; потом, убедившись, что его распоряжения исполнены с безукоризненной точностью, взял стул и поднес его к кровати. Сел, набил трубку и, раскурив ее, самым спокойным тоном сказал:

– А теперь можешь рассказывать сколько душе угодно, нам никто не помешает.

– Раз ты хочешь – слушай. То, что я буду говорить, рассказала мне, когда я был еще совсем юнцом, жена бедного рыбака, у которых я рос. Только эту историю о себе я и знаю. Ежели тебе интересно, могу рассказать.

Дрейф махнул рукой в знак согласия.

И Олоне продолжал:

– Ты ведь знаешь, брат, про такой город – Ле-Сабль-д’Олон?

– Самую малость, – отвечал Дрейф сиплым голосом, окутываясь облаком табачного дыма, в котором он исчез почти целиком.

– Примерно на расстоянии ружейного выстрела от Ле-Сабль-д’Олона, на берегу моря, ютится крохотная рыбацкая деревушка, в дюжину лачуг, не больше; она до того неприметная, что у нее и названия-то нет. Местные называют ее про себя Хутором, вот и все. И как-то ночью, под конец зимы, а в тот год она выдалась на редкость суровая…

– Когда точно – не припомнишь? – прервал его флибустьер.

– Нет, да оно и не так уж важно.

– Может быть, и все же попробуй вспомнить: точность придает подлинности всякой истории, – усмехнулся он.

– Попробую… Кажется, это было в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое марта тысяча шестьсот сорок восьмого года. Ветер…

– Тысяча чертей! – сдавленным голосом вскричал Дрейф.

– А? Да что с тобой?

– Ничего, ничего, – невнятно отвечал он, – я чуть не сломал трубку. Давай дальше, брат.

– Будешь меня все время перебивать, я так никогда не закончу.

– Нет-нет, я больше ни слова не скажу. Буду нем как рыба. Так, значит, говоришь, дело было в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое марта тысяча шестьсот сорок восьмого года? И ветер…

– Да, ветер дул как бешеный – много кораблей потерпело тогда крушение у побережья. Жители той деревушки, о которой я только что говорил, были в отчаянии, потому как уже четыре дня не могли выйти в море. А в одной из самых убогих лачуг Хутора отчаяние дошло до крайности. Двое хозяев ее, муж с женой, сидели на скамьях, обхватив голову руками, и рыдали от бессилия. Больше всего убивалась рыбачка: ведь ее мужу надо было аккурат двадцать пятого числа уплатить сборщику податей шестьдесят франков – сумму, огромную для этих добрых людей, а они успели скопить только половину. Накануне рыбак собирался выйти в море ловить рыбу. Сборщик тот был малый непреклонный, безжалостный – он пригрозил вышвырнуть несчастных из их убогого жилища, если те не выплатят ему долг в означенное двадцать пятое число. Бедняги знали – он слов на ветер не бросает, и тогда, не послушав жену и друзей, не посчитавшись с грозившей ему смертельной опасностью, рыбак отважился выйти в море вместе с сыном, славным и храбрым пареньком лет шестнадцати-семнадцати. И вот случилось то, что все предвидели. Лодку их подхватили волны, и она перевернулась; сын рыбака утонул, а сам рыбак уцелел лишь благодаря чуду. Лодка пошла ко дну, сети унесло – так, несчастные рыбак с рыбачкой остались ни с чем, а через несколько дней должен был явиться сборщик. Горе их было безутешным; сборщика бедняги уже не боялись: теперь они горячо оплакивали своего единственного сына, такого доброго и сердечного, ведь они любили его больше жизни. Они понимали – им ничего не остается, как умереть самим! Что им было еще делать совсем одним на грешной земле?

– Да-да, – заметил Дрейф, – нужда тяжкое испытание в нашей прекрасной Франции; она заставляет бедняков сводить счеты с жизнью, ведь пошлины для них – непосильное бремя. Впрочем, – прибавил он с усмешкой, – на что тут жаловаться? Народа-то нет – одна только голь подневольная, обездоленная. Что ни говори, так всегда было и будет. И не для того ли существуют бедняки, чтобы делать богачей еще богаче?.. Ну да ладно, брат, давай дальше.

– Было часов пять утра – ночь миновала, а рыбак с рыбачкой, проливавшие слезы на пару, так и не обмолвились ни словом. Да и что они могли сказать друг другу? За два десятка лет, прожитых бок о бок, они научились понимать друг друга с полужеста, с полуслова. И вдруг вдалеке послышался дробный стук копыт – он то стихал на несколько минут, то раздавался снова, все ближе и ближе. Скоро копыта грохотали вовсю. И бедняги невольно насторожились.

«Неужто сам сборщик… уже?» – с горечью прошептала рыбачка.

«Солнце покамест не взошло, – с усмешкой отвечал рыбак. – У нас еще час впереди».

«Слушай!» – не унималась рыбачка.

Возле двери лачуги остановилась лошадь.

«Это еще что такое?» – прошептал рыбак.

«Как что? – с недоброй насмешкой заметила рыбачка. – Королю невтерпеж заполучить шестьдесят франков, разве не слышишь?»

И тут, будто в подтверждение ее слов, в дверь и правда ударили дважды изо всех сил.

Рыбак вздрогнул; его и без того бледное лицо и вовсе сделалось мертвенно-бледным; черты исказились от ужаса, но тут же разгладились.

«Ступай открой! – спокойно велел он. – Рано или поздно он бы все едино заявился, так что незачем заставлять его ждать. Видишь, ему не терпится?»

За первыми ударами в дверь последовали еще два, куда более сильные, притом настолько, что старые петли аж заскрипели.

Рыбачка встала, утерла слезы, неспешно подошла к двери и твердой рукой отворила.

«Кто бы вы ни были, – мягко и жалобно молвила она, – добро пожаловать, именем Господа нашего Иисуса Христа».

«Аминь, добрые люди», – ответил ей мужской голос.

В лачугу вошел незнакомец – высокий, полноватый, но с виду бодрый. От холода он был с ног до головы закутан в широкий плащ; лоб скрывала сдвинутая книзу широкополая шляпа – из-под нее виднелись только глаза.

«Вы Ив Маркуф, рыбак?» – сразу осведомился он, не дожидаясь расспросов в свой адрес.