– Само собой! – воскликнул молодой человек. – Или разве я сам не полюбил тебя, как только увидел в первый раз?

И они обнялись.

– Как и я, – вторил ему Дрейф.

И каждый из них про себя подумал: «Странное дело…»

Много часов медленно истекло после того, как Олоне закончил свой рассказ; ночь близилась к концу: проблески зари мало-помалу приглушили красный отсвет лампы, освещавшей комнату больного; братья так и не обменялись больше ни словом.

Олоне бездвижно лежал в постели лицом к стене и как будто спал.

Быть может, он и правда спал. Долгая история, которую вынудил его поведать друг, пробудила у него боль, давным-давно спрятанную в самой потайной глубине сердца; рассказ вконец измотал его, лишив последних сил, по крайней мере на какое-то время.

Дрейф, опершись на подоконник, устремил рассеянный взор в настежь распахнутое окно, обводя им бескрайний простор, расстилавшийся впереди: всевозможные неровности, разросшиеся до огромных размеров и размытые бледным лунным сиянием, обретали в его глазах самые причудливые, фантастические формы; нескончаемо однообразный шум волн, разбивавшихся о каменистый берег, меланхолическим своим звучанием, казалось, вторил грустным, мрачным мыслям, будоражившим истомленный разум старого Берегового брата.

На одном из стоявших на рейде кораблей пробили пять часов – этот первый звон рынды тут же подхватили и на всех других судах.

Дрейф вздрогнул, резко поднес руку к покрытому холодным потом лбу, отпрянул от окна, закрыл его и повернулся к другу.

– Спишь? – спросил он, молча понаблюдав за ним несколько минут.

– Нет, – тотчас ответил молодой человек, переворачиваясь на другой бок, – не сплю.

– Давно?

– Я всю ночь не сомкнул глаз ни на секунду.

– И я, – промолвил Дрейф.

– Ты-то отчего не ложился? – спросил молодой человек, выждав недолго.

– Да вот спать что-то совсем не хотелось. Потом, чего там скрывать, – все, что ты рассказал, так меня поразило, что в голову полезли всякие мысли.

– А-а! – бросил молодой человек с рассеянным видом, который никак не вязался с блеском в его глазах.

– Да уж, а ты-то сам как?

– Нормально.

– Неужто бессонница нисколько тебя не утомила?

– Нисколько. Наоборот, похоже, я совсем поправился. Свежий воздух через распахнутое окно унял мой жар. Голова остудилась, мысли стали четкими и ясными; чувствую новый прилив сил; дыхание уже ровное, грудь больше не болит. И есть хочется, – прибавил он, улыбнувшись. – Как видишь, я здоров.

– Действительно, – повеселевшим голосом молвил Дрейф. – Тем лучше, брат. Вот так порадовал! Может, и на ноги встать собираешься?

– Конечно! Но сперва мы позавтракаем, а после, если не возражаешь, пойдем погуляем вот так, вдвоем по саванне, да подольше: уж больно не терпится мне надышаться лесным воздухом. К тому же мне это только на пользу будет.

– Тогда в добрый час! И да будет так, как тебе хочется. Пара-тройка часов пешей разминки вернут тебе все силы. Так что к вечеру снова станешь человеком. Признаться, мне хочется поскорее увидеть тебя на ногах.

– У тебя что, есть какие-то виды?

– Может, и так, но речь покамест не об этом. Солнце встанет только через полчаса, не раньше. Нас ничто не гонит. Так почему бы нам еще малость не поболтать, перед тем как ты поднимешься?

– Как скажешь. Стало быть, дело серьезное?

– Смотря как к этому отнестись. Во всяком случае, дело это касается только тебя и меня, понимаешь?

– Очень даже хорошо! Бросай свой лаг – я весь внимание.

– Ладно! Так вот, замечу без лишних предисловий: то, что ты рассказал, заставило меня глубоко призадуматься, оттого и лишился я покоя и сна на всю ночь.

– Неужели!

– Ну да, боже мой.

– Странное дело!

– Напротив, вовсе даже не странное, иначе и быть не могло.

– Отчего же так?

– Тому тысяча причин.

– О-о! – протянул молодой человек, приподнимаясь. – Назвал бы хоть одну!

– Так уж тебе охота знать?

– Признаться, я был бы очень рад.

– Я назову тебе сотню причин, раз тебе так хочется.

– Нет, хватит и одной.

– Ну что ж, тогда слушай, любопытный нос. Перво-наперво, ты мой брат, и все, что касается тебя, мне небезразлично.

– Так-то оно так. И что с того?

– Что?

– Да, это не причина. По крайней мере, маловато будет.

– Гм! А тебе не угодишь.

– Такой уж я уродился, – продолжал Олоне, рассмеявшись.

– Тогда слушай: вот тебе не одна, а целых две причины.

– Слушаю.

– Ведь ты знаешь, мы с тобой земляки?

– Верно, ты же из Люсона, кажется?

– Из окрестностей, из одной деревушки под Тальмоном.

– Понятно, и что дальше?

– Ну а раз мы земляки и братья, нам вдвойне пристало держаться друг за дружку.

– Да это мне понятно, но…

– Кроме того…

– Что?..

– Я тут все думал, просто голову сломал и кое-что вспомнил.

– О! – бросил Олоне, не сводя полных тревоги глаз с Дрейфа. – И что же ты вспомнил, брат?

– А вот что: аккурат в то самое время, о котором ты говоришь, я и сам был в Ле-Сабль-д’Олоне.

– Или в его окрестностях? – спросил молодой человек, рассмеявшись.

– Право слово, так оно и было, вернее, почти так. Я был тогда в большом каботаже – ходил штурманом. И дня за три до очередного выхода в море пришлось нам из-за шторма укрыться в Ле-Сабль-д’Олоне.

– Да уж, чудно, – проговорил Олоне, глядя Дрейфу в лицо.

Тот, заметим, в этот раз говорил без свойственной ему непринужденности: все подбирал слова, словно в нерешительности, будто не был в них уверен, то и дело колебался, – словом, казалось, что он скорее сочиняет, а не излагает все как есть и чему он был очевидцем.

– Правда? – спохватился он. – И все же так оно и было. Эта история с младенцем наделала тогда много шуму в округе. Об этом потом еще долго говорили, тем более что доктор Гено самолично пользовал королеву-мать, Анну Австрийскую, и господина кардинала Мазарини. И добрые люди из тех краев даже уверяли, будто тут замешан какой-то человек, не менее родовитый, чем доктор, и другие знатные особы, которые могли быть посрамлены. Языки чесали о том без умолку; все так и норовили проникнуть в самую суть тайны.