Капли дождя быстро падали, оставаясь долгое время на лобовом стекле между взмахами дворников, так что мы неслись, почти ничего не видя, затем недолго видели, затем опять были слепыми в ловушке дождя.

— Согласен. У нас была бы хорошая команда, — сказал Тимми. Его глаза вернулись на мои. Я отвела взгляд. У меня не было сил для разговора. Я чувствовала такую слабость, какую вы чувствуете там, где, по вашим представлениям, должен быть кран, открытый где-то внутри вас. Где-то у вас утечка. Это происходит медленно и тихо, но все время что-то вытекает из вас, иногда поток уменьшается и вас отпускает, а иногда вы становитесь столь усталыми, что не хотите бороться с этим, просто хотите закрыть глаза и сказать: «Ну и ладно, вытекай».

— Энрайт![548] — вспомнил Пэки. — Это она.

Тимми сидел вполоборота к нам и говорил через раздвижное окно.

— Ты ее читала, Рут?

Миссис Куинти дала мне «The Gathering»[549] отчасти потому, что этому роману присудили премию[550], отчасти потому, что это была Серьезная Книга, Написанная Женщиной, и миссис Куинти хотела подбодрить меня. Хотела сказать Смотри, Серьезные Девочки Могут Победить, но боялась сказать подобное столь прямолинейно, так что книга должна была высказаться за нее, как книги часто делают. Я полюбила тот роман, но на первую страницу мягкой обложки издатели поместили пристально глядящего мальчика в черно-белых тонах, только его глаза были в цвете, и они были такими пронзительно синими, что я просто не могла смотреть, и потому пришлось отогнуть обложку. Потом, когда я добралась до страницы 71, где Энн Энрайт пишет о человеке с несмываемой печатью неудачника, я должна была прекратить читать из-за внезапно наступившей слабости.

— Как твоя-то собственная книга продвигается, Рут? — спросил Тимми. — Рут хочет стать писательницей, — пояснил он Пэки.

Я не хотела стать писательницей, я хотела быть читательницей, а такое встречается реже. Но одно привело к другому.

Мне хотелось ответить «Я не пишу книгу, я пишу реку. Она течет вдаль».

— Что-то мне захотелось поспать, — сказала я.

Мама погладила мой лоб. Тремя нежными прикосновениями.

— Поспи, — сказала она. — Закрой глаза.

— Мы бы в любом случае разбили британцев в пух и прах, — похвастался Пэки. Помолчав секунду, добавил: — Правда, в свою команду они бы взяли Шекспира. — Спустя мгновение: — И Чарльза Диккенса. — Спустя еще мгновение: — И Гарри Поттера.

Консультант говорит, что надо использовать более агрессивный подход. Говорит, что Этап Наблюдения закончен. Я должна буду провести в больнице много времени. Доктор предпочитает Дублин Голуэю, но выбор за нами. Лечение будет в два этапа, терапия на этапе ремиссии и постремиссионная терапия. Потребуется устройство венозного доступа. Интерферон-Альфа надо вводить ежедневно. Могут быть побочные эффекты — лихорадка, озноб, боли в мышцах, в костях, головные боли, ошибки внимания, усталость, тошнота и рвота.

Но Консультант очень оптимистичен. Очень.

Мы должны отправиться домой и подготовиться. Он ждет меня через пару недель.

И мы обратим болезнь вспять, говорит он.

Удивительно, что после секса моя мать не забеременела. Она, возможно, была единственной женщиной в Ирландии, которая не забеременела. В то время женщины становились беременными, просто надев короткие юбки и высокие каблуки. Высокие каблуки были скандально известны этим. В Килраше практически все обувные магазины были забиты туфлями на высоких каблуках.

В тот первый год весь округ ждал, когда же появимся мы с Энеем. Женщины в Женском Проходе были убеждены, что настоящая причина, по которой Мэри вышла за Незнакомца, — она уже Ждала Ребенка, и бросали косые взгляды во время Согласия на Создание, как Маргарет Кроу называет это, чтобы увидеть, изогнулось ли шерстяное пальто моей матери по кривой, напоминающей речной изгиб. Мужчины в Мужском Проходе намеренно отводили взгляды, потому что мужские мечты умирают с медленным упорным нежеланием, и отрицание — сильная сторона в нашей местности. Она не замужем, она не замужем, звучит, как басовая партия в низком гуле догорающих свечей.

А мы — Эней и я — все еще плавали в открытом море.

Тем временем фермерская деятельность моего отца шла плохо. Наши коровы были уникальны в способности есть траву и при этом худеть. Да еще у них была склонность к утоплению. Одна утонувшая скотина — невезение, две — сам дьявол, три — Бог.

Но Бог (или, по-фрейдовски, Авраам) не сможет победить Вергилия. Мой отец воспринимал каждую неудачу как испытание. Он удвоил число проволок, заменил столбы забора, затем сделал двойную внешнюю границу вдоль реки. Как-то утром он вышел и увидел, что целая секция забора — и столбы, и проволока, — повалены в воду. Следующую ночь он провел в поле под открытым небом, сидел на корточках в пальто под дождем, всматриваясь в темноту, стараясь увидеть призрачные силуэты коров и за песней бегущей реки расслышать звуки приближающихся копыт. Он не будет побежден. Больше ни одно животное не утонет, даже если надо будет разбивать здесь лагерь каждую ночь. Когда же он, наконец, увидел темное пятно на темном фоне, которое было коровой, приближающейся к забору, то встал, дико замахал руками и громко закричал. Корова вынырнула из своей коровьей грезы и посмотрела на него, будто он-то и был безумным.

— Назад! Пошла! Назад! Хап! Хап!

Старая корова не двинулась, так тверда она была в своем решении утопиться.

Вергилий не подумал заранее, что надо было захватить палку.

— Хап! Пошла! Хап!

Тем не менее она стояла там, ее глаза становились диковатыми, и она смотрела мимо него на реку и была в замешательстве, почему он не позволяет ей пройти. Она развернулась, сделав полшага, чтобы посмотреть, успокоит ли его это.

Не успокоило. Вергилий хлопнул рукой по ее задней стороне, «Хап!», и от удивления она лягнула его задними ногами, сделав весьма изящный подъем и резкий удар назад, который попал Папе по голени и согнул ее. Теперь он лежал на земле возле проволоки, и его мозгу хватило времени сообщить ему, что корова сломала ему большую берцовую кость.

Задняя сторона коровы все еще была обращена к нему. Теперь и все стадо приближалось через темноту.

Они все пришли, чтобы утопиться? Он схватил голень обеими руками, надавил, как будто мог прижать осколки друг к другу, но от давления боль только стрельнула глубже. Он взревел. И, возможно, потому, что скотина понимала крик боли, или потому, что ее отвлекли от пути к реке, или потому, что коровы не могут держать две мысли в голове одновременно, они остановились. Они стояли и наблюдали за Папой. Через некоторое время одна из них подумала, что трава, возможно, более сладкая там, в дальнем углу, где коровы были часом ранее, — конечно, этого не было на самом деле, но она все равно пошла, и другие по коровьей моде пошли за ней, и той ночью ни одна не утонула.