— Он растет, — сказала Мэри.

Бабушка еще немного помесила кулаками тесто.

— Он растет, — повторила Мэри. — Картофель растет.

— Мои кости говорят, что мне не понравится погода, которая будет, — ответила Бабушка и подсунула рот под башенку пепла.

Потом пошел не то чтобы дождь. Это была погода, и она спустилась, как облако. На Страстной Неделе туман стал больше, чем туман, а изморось была больше, чем изморось, — нечто плотное, как туман, и влажное, как изморось, но оно не было ни моросью, ни настоящим дождем. Какая-то мгла возникла между землей и небом. Висела там, эта мокрая серая вуаль, через которую река текла и убегала вдаль. Но картофельные стебли наслаждались ею. Может, потому, что погода была вроде той, какая бывает в южноамериканских джунглях, а может, потому, что она была такой же мифической, как и сами джунгли, — как бы то ни было, картофель пышно рос, быстро поднимаясь в ожидании мая. Мой отец был в поле со своей лопатой, окучивал ростки, ничего не думал ни о погоде, которая прилипала к нему, ни о том, что уже сорок дней поле не видело солнца.

Это был триумф. Несмотря на погоду, появились цветки. От моего отца исходило великолепное, вспыхивающее искрами сияние, та избыточность света, или энергии, или просто жизни, которую мы с Энеем так хорошо узнаем. Буквально своего рода блеск, я полагаю. Вы видели его и на нем, и в нем. Папа должен был найти, как выпустить его, но он еще не нашел поэзию.

Прошла еще неделя, прежде чем Вергилий увидел, что картофель болеет[557].

Соседи поняли это раньше Папы. Возможно, вся страна поняла. Но никто не хотел говорить ему. Как сказала Марти Кеог, мы можем злиться на прошлое за то, что ждет нас впереди. Никому не нравится приносить плохие вести. Возможно, люди думают, что если никто не подхватит и не разнесет плохие вести, то они будут гнить где-то далеко, там, где они живут, а это, как думает Марти, не так уж и плохо, и, возможно, могло бы спасти нас от Кризиса, если бы мы просто не платили парням на радио, и тогда они не говорили бы нам, что мы обречены. Так вот, картофельные стебли начали чахнуть. Вергилий вышел однажды утром — дело было уже в мае, — морось надоедала, птицы, полагаю, пели с уменьшенным красноречием, и наконец-то он увидел то, что было явным. Сначала он не понял, что это болезнь. Хотя лил дождь и лил дождь и продолжал лить дождь, Папа думал «Больше похоже на то, что картофель страдает от засухи». Зеленый цвет листьев стал тусклым, как от отсутствия воды. Папа взял лист в руку. Тот был вялым, будто на пороге смерти, сразу скрутился и стал похож на гофрированную бумагу. Отец остался в поле. Он тяжело шагал вдоль гряд. Он не распылил ничего против болезни, потому что такое просто не пришло ему в голову. Ведь в этих вопросах он был наивен или несведущ — это зависит от того, верите ли вы в доброту Господа или считаете, что одна лишь тяжелая работа принесет вознаграждение.

Стебли почернели за ночь. Оказывается, свыше дана мудрость — картофель возле реки обречен, и та мудрость теперь уже передана всем по радио и телевидению, только не дошла до моего отца. Он выкопал растение. Внизу были картофелины, маленькие, меньше камешков. Они были варварски угреватые. Одну он взял в руку, и большой палец прошел насквозь — середина была кашицей.

Он не позвал кузена Мерфи. Не сказал никому, кроме моей матери, и в тот же день вышел с тележкой и начал в одиночку выкапывать тот неудавшийся урожай с пяти акров. Потребовались дни. Коровы на соседнем поле наблюдали, как он нагромождает стебли. Нагромождения пахли болезнью. Их следовало сжечь. Но они не горели. Скрученные «Клэр Чемпион» вспыхнули и погасли. Папа пошел в деревню и у Шини Нолана купил керосин, который тот продал, важно насупив брови, потому что обо всем догадался и даже не спросил «А зачем вам?».

На следующий году Вергилий опять попробовал посадить картофель.

В этот раз он опрыскивал его средством от болезни.

В этот раз никакой болезни не было.

В этот раз картофель попортили речные черви.

Но с картофелем все было в порядке, рассказала нам Мама, когда нам с Энеем было лет по десять. Помню, как все мы сидели за столом. Большая чаша рассыпчатого картофеля вызвала у Мамы воспоминания.

— Насколько я помню, с тем картофелем все было в порядке, — сказала она, внимательно разглядывая картофелину, которую подняла вверх, насадив на свою вилку. — Только надо было выбрасывать те кусочки, где были черви.

Я взвизгнула, Эней хмыкнул, Мама засмеялась, а папа взглянул на нее, и его улыбка завершила рассказ.

— Мамочка!

— Что?

— Не говори этого слова, — попросила я.

— Какого слова?

— Черви-черви-черви, — дразнил меня Эней, царапая стол извивающимися пальцами обеих рук и цитируя, но не точно, Гамлета[558].

— В картофелине не остается ничего плохого…

— Не говори!

— …если срежешь то, что вокруг них, — сказала Мама.

Я завопила снова, а Эней приблизил ко мне пальцы-червяки и с ликованием скользнул ими вдоль моей шеи. Я придавила подбородок вниз, что, я знаю, является жалкой Защитой Девочки, но могла думать лишь о том, что мои мозги набиты червями. И Эней продолжал делать то, что, судя по моему опыту, является Типичным для Мальчиков. Ну, а дальше случилось вот что: Папа сложил ладони, изображая рыбью пасть, и — хлоп! — эта пасть схватила сразу всех червяков Энея. Папа держал их в ладонях. Эней вопил, Папа смеялся, я была спасена и, в свою очередь, смеялась над Энеем, схваченным папиными руками. До сих пор я не знаю, каким образом поеденный червями картофель смог стать счастьем, каким образом давняя боль преобразилась, но, думаю, именно тогда я впервые ощутила могущество рассказа и поняла, что Время сделало то, что иногда делает с невзгодами — превращает их в волшебную сказку.

А мы все еще не родились.

Ваш повествователь — как вы, возможно, уже осознали, — не одарен в вопросах хронологии. Хронос[559], Божество с тремя головами, который разделил яйцо мира на три равные части и начал дело отсчетов, никогда не притягивал меня.

И не создал ту серию комиксов DC Comics, какую Винсент Каннингем считает по-настоящему крутой.

Мы с Энеем еще не появились на горизонте этого мира. Иногда мне нравится думать, что мы были в мире ином, замечательно проводя там время. Мне нравится думать не о Мире, Который Прибудет, а о Мире, Который Уже Прибыл и описания которого я до сих пор не нашла в Литературе. Есть нечто в пахнущей мятой и нафталином книге Эдварда Джозефа Мартина[560] «Моргант Меньший» (Книга 2767, БиблиоБазаар, Южная Каролина), но на самом деле в той книге скорее описан Мир В Другом Месте. Когда мистер Мартин не помогал У. Б. Йейтсу основать Театр Аббатства[561], то втиснул в краткий отрезок времени немного занятий литературным творчеством и рассказал о прекрасном мире Агатополиса. В Агатополисе каждое утро приходят на Мессу, причем перед этим все тщательно моются целиком, а после Мессы сидят на трибунах и смотрят военные парады[562].