только рассмеялась:

– Нет! Фигушки! Я хочу рассказать всему свету! Ну, помещать объявление в «Эдвертайзер» – это, наверное, перебор, но и прятаться тоже не будем. Мы будем держаться… хладнокровно. – Она меня поцеловала. – Мы будем хладнокровны со всеми, за исключением друг друга.

– А что ты людям скажешь?

– Что познакомилась с одним мальчиком. Он мне нравится, и даже очень, а дальше видно будет. Так годится?

– Нормально. Я сегодня работаю до девяти, но… потом-то мы увидимся? – Это была шутка, но не совсем.

Она посмеялась:

– Не-а.

– Тогда завтра!

– Нет! В понедельник, после всех репетиций.

Важнее всего, я это знал, было не выказывать своего огорчения, но у меня по лицу пробежала, вероятно, какая-то тень, потому что Фран взяла меня за плечи:

– Не переживай. Что-нибудь придумаем.

Мы поцеловались, но не сошли с места и не разомкнули объятий, как будто меня ожидала ссылка в Мантую, и я решил рискнуть:

– Сто тысяч.

– Что?

– Сто тысяч раз?..

– Ох.

– Да ты знаешь. «Сто тысяч раз прощай…»

– Естественно, я знаю источник – это же моя реплика. Я просто не расслышала. – Она пробормотала что-то еще.

– Что?

– Я сказала: артикулировать надо четко, это важно.

– Это важно.

– Да, важно. – (Мы опять поцеловались.) – Ну хорошо, на сегодня хватит. До понедельника.

– До понедельника.

– Пока.

– Давай. Пока.

Но велосипедные шины совсем сдохли – доехать до дому нечего было и думать, и я пошел пешком сквозь летнее утро с новым убеждением, которое не было плодом абсолютно здравого рассудка, но тем не менее.

Если я буду с Фран Фишер, если она каким-то чудом сможет меня принять с моим темным прошлым и убогим настоящим, со всеми странностями и тревогами, то я, в свою очередь, стану улучшенным вариантом себя, безупречным и примерным, а по большому счету – обновленным. Раньше я не был той личностью, какой хотел, но это не значит, что я не способен к переменам. Для меня начался новый этап жизни, отчетливый, как щелчок секундомера, и отныне меня больше не будут характеризовать через отсутствие, через те качества, которых у меня нет. В пьесе Кормилица перечисляет достоинства Ромео: уж он и добрый, и красивый, и порядочный, и учтивый, но если «красивый» ко мне не относится, то все остальное примерить к себе и приумножить вполне реально. Я смогу стать мудрым, храбрым, верным, борцом с несправедливостью. Я стану остроумным – можно сделаться остроумным, если поставить перед собой такую цель? – но не глупцом и не шутом. Я буду решительным, но не безответственным, популярным, но не вкрадчивым. Буду больше читать хороших книг, тщательнее мыться, чистить зубы с нажимом и в разных направлениях, составлять ежедневный план физических упражнений и неукоснительно его придерживаться, выработаю у себя другую осанку – прямую, уверенную, возьму за правило раньше вставать, чтобы как можно больше успевать. Сменю гардероб, буду следить за своим внешним видом, сделаю хорошую стрижку, прекращу воровать, к отцу буду проявлять больше терпимости, к матери – больше великодушия, стану более достойным братом для Билли. Начну есть салат. Рыбу. Пить воду – воды нужно пить много, около двух литров в сутки, даже у Майлза не получается пить столько воды.

Этим теплым, погожим летним утром я разом дал себе столько зароков, что хватило бы на все новогодние праздники всей моей жизни. Совершенно новый способ бытия, к нему нельзя относиться легковесно, всеобъемлющий проект, но уже не терпелось приступить, и я вовсю размечтался: вот бы у меня в кармане были наушники и портативный плеер, чтобы я мог подобрать для такого случая особый саундтрек, гимн самосовершенствованию. При необходимости все решения оформлю в письменном виде, прикноплю к стене, как прокламацию, и буду их придерживаться, потому что любовь – иных слов не надо – подобна рампе: одни тебя выталкивают на авансцену, другие пристально разглядывают из зала, – а потому все в тебе должно быть безупречно. Я поднимусь на недосягаемую высоту и буду совершенно иначе существовать в этом мире. «Хороший город» – читалось на придорожном щите, «Bonum Oppidum», и мне подумалось: да, наверно, у меня получится; наверно, такое возможно.

Отец спал на диване: шторы задернуты, рядом небольшая флотилия кружек и тарелок, из телевизора орет субботняя попса. Я сдвинул шторы в сторону, ему в глаза ударил солнечный свет, он заморгал и загородился ладонью, с липким чавканьем открыв рот:

– Чарли?

– Спящий красавец.

Я взялся открывать окна.

– Наконец-то! Я тебя ждал, спать не ложился.

– Я только что пришел. Но вечеринке был. Извини, что не предупредил.

С этой минуты мне предстояло проявлять к нему больше внимания. У папы и так достаточно поводов для тревог.

– С кем? Со своей компанией?

– Нет, с другими ребятами. С новыми друзьями. Домой пешедралом добирался. Потом расскажу.

Почему «с ребятами», а не «с девушкой»? Так было бы честнее и прямолинейней; кстати, тон надо сменить, чтобы разговаривать с отцом по-дружески.

– Я по дороге купил в дом хлеба и яиц. Хлеб черный, яйца коричневые, все экологически чистое. Сейчас приготовлю тебе завтрак. Вот, кстати, что еще взял.

Прозрачный пакет дивных апельсинов, теплых, ароматных, шесть маленьких солнц из супермаркета «Спар». Достану из недр кухонного шкафа липкую соковыжималку. Отныне по выходным у нас всегда будут цитрусовые, как в средиземномор…

– Ты не заболел? – спросил папа.

– Что?

– Или до сих пор пьян?

– Что ты. Просто… радуюсь жизни. Надеюсь, это не запрещено?

Сказал – и подумал, а точнее, понадеялся: если уныние заразительно, то, может, и радость тоже?

Отец сел и подтащил руки к лицу:

– Это редкость.

– Пожалуй.

– Не уверен, что мне это нравится.

– Не волнуйся, это скоро пройдет.

Часть третья

Август

Где ты видела его? Что он делал? Что говорил? Как он попал сюда? Он спрашивал обо мне? Где он? Когда ты увидишь его? Ответь мне на все одним словом!

Уильям Шекспир. Как вам это понравится

Любовь

Но любовь скучна. Для каждого, кого она обходит стороной, любовь не нова и банальна, а первая любовь – это просто неуклюжее физиологическое воплощение того же самого. Шекспир, очевидно, это понимал; откройте самую знаменитую историю любви и зажмите между большим и указательным пальцем те страницы, на которых герои по-настоящему счастливы, без предшествующих событий и последующих мук, – только тот период, когда любовь взаимна и безмятежна. Получится тоньше