нежно, у нее губы такие мягкие, со вкусом спиртного и лимона, но потом более страстно, у нее рот приоткрылся, чтобы зубы не мешали, и ничто не предвещало, ни там, нигде, а дальше ох, еще, ну давай, давай, и все как положено.

Потом она отстранилась, смотрит на меня, дух переводит, рукой за шею меня обнимает. «Мы можем куда-нибудь отойти?» Обошли вокруг дома, нашли стену, чтобы прислониться удобно, никаких фонарей, поверхность не скользкая, рядом с той дверью, откуда обслуга изредка выходит покурить.

Я слышу, как в потемках один другому на нас указывает и ржет. А она мне: «Не останавливайся», я уперся ладонями повыше, на уровне ее груди, где оканчивался шелк миссис Асанте и начиналась кожа Фран, а она взяла мою руку и положила себе на грудь; я подумал, у меня разрыв сердца будет. Все это время мы целовались, еще горячей, а потом Фран засмеялась, отодвинулась и низом ладони вытерла губы.

– По-моему, это называется «голодный поцелуй».

– Это нормально?

– А сам как думаешь?

Моя рука все еще сжимала ее грудь, мне как-то не по себе стало, мы ведь уже разговаривать начали. Как по этикету положено? Руку убрать, а после назад вернуть, когда мы наговоримся? Она заметит? Но она уже накрыла своей ладонью мою и не убирала.

– У меня помада стерлась?

– Давным-давно.

– Зато теперь ты с ней ходишь, – сказала она, и мы еще немного поцеловались, мой большой палец скользнул ей под пеньюар, а потом, исхитрившись, и под чашку лифчика.

И снова я подумал, что она мою руку уберет, но нет, она покрепче прижалась к моей ноге, но я не мог разорваться, мне же нужно было контролировать изгиб руки, локоть и так уже торчал в сторону, будто хотел упереться в каминную полку, но, когда нас застукал еще один официант и с хохотом прокричал: «Так ее, сынок!», она шагнула в сторону.

– Нам надо…

– Знаю…

– Но я не хочу.

– Еще минуту, – попросил я и, пока мы целовались, стал думать, правильно ли будет сейчас сказать, что я ее люблю?

Таких слов я раньше не произносил, точнее, говорил их пьяному в стельку Харперу, неодушевленным предметам, пицце и полученному на день рождения подарку, но такого, чтобы это действительно подходило к случаю, у меня еще не бывало. А теперь вдруг, будто вспомнив забытое слово, которое вертелось на языке, но ускользало, затерявшееся в голове, я захотел сказать его вслух.

Но что-то меня останавливало. Отчасти стеснительность, даже в минуты страсти; ну не мог я отделаться от дешевой фамильярности этой фразы. Но даже если не брать в расчет застенчивость, во мне сидело какое-то старомодное, едва ли не рыцарское понимание того, что такими словами разбрасываться нельзя. Как руническое заклинание, способное вызвать демонов, эту фразу следовало использовать крайне осторожно, и, хотя впоследствии она тысячу раз слетала у меня с языка, в первый раз она говорится только единожды. Нет, еще не время. Я откинулся назад, чтобы посмотреть на Фран. Ее лицо сделалось каким-то другим, черты изменили свои пропорции, обозначились резче даже в этом мягком свете, заострились, словно окулист сменил линзу в оправе. Ничего подобного я прежде не видел и сказал другие слова, которое тоже ощущал очень остро:

– Ты такая красивая.

Она не засмеялась, не отшутилась. Лицо оставалось серьезным.

– Ты пьян, – сказала она.

– На самом деле нет, – ответил я. – А если даже и так, это ничего не меняет. Я никогда не видел человека, даже отдаленно похожего на тебя, ни одного. Ты… величайшее сокровище.

Она еще раз меня поцеловала, но уже легко, будто хотела успокоить.

– Пошли наших искать, – сказала она, взяв меня за руку, и мы вернулись в круг света.

Наркотик не возымел действия, хотя остаток ночи воспринимался фрагментарно, как монтаж. В глазах друзей, которые были на танцплощадке, мы прочли вопрос и ответили. Фран привлекла меня к себе, взяла мое лицо обеими руками и покрыла поцелуями.

– Ну что, теперь довольны? – прокричала им Фран, и они засмеялись.

Хелен выкатила глаза, мы вчетвером сбились в кучку и обнялись, а потом танцевали, пока вся до нитки одежда не промокла от пота.

– В бассейн! – выкрикнул Алекс, ухитрился на бегу скинуть туфли и со всплеском нырнул.

Хелен погрузилась в воду полностью одетой, спустившись по лесенке, а я вторично за тот день стянул через голову рубашку, почти не стесняясь, и с благоговением опустил ее на росистую траву.

– Прямо в этих плавать собираешься? – сказала Фран; я отвернулся, стянул джинсы и поблагодарил судьбу, что в тот день надел самые лучшие и самые простые трусы, которые считал почти классическими.

Взявшись за руки, мы разбежались и прыгнули в бодрящую, восхитительную воду, серебристо-голубую и с виду плотную, как джин. Почти протрезвевшие, мы застыли посреди бассейна, не совсем понимая, что делать дальше. В ту пору я был довольно приличным пловцом и, чтобы продемонстрировать какой-никакой талант, сделал несколько гребков. Но почему-то этот бассейн не располагал к заплывам – будь то кролем или на спине.

– В принципе, здесь уже отмокали все эти люди, – сказала Хелен. – Все это потное старичье.

– Хелен, к чему такая грубость? – одернул ее Алекс.

– Так что, будем стоять и трястись? – спросила Хелен. – Да?

Она шлепнула по воде, и Фран, как по сигналу, устремилась к самой глубокой части; я последовал за ней, чтобы воспаленными от хлорки глазами увидеть ее замедленные подводные кувырки, один, второй, третий, и черное неглиже, вихрящееся вокруг ее туловища, как чернила каракатицы. Сделав очередной вдох, я оттолкнулся ногами и с грацией водяного подплыл совсем близко к ней, но оцарапался о дно бассейна. Мы вынырнули на поверхность, чтобы набрать воздуха, крепко сжали губы, опять ушли на глубину и поцеловались под водой, дружно раскрыв рты и выпустив столб пузырьков. Когда мы оказались на поверхности, я опять стал ее целовать, но у страсти есть свои пределы…

– Вытри нос, – сказал я.

– А что такое?

– Там у тебя что-то застряло. – И я указал на зеленоватый сгусток, частично вытекший на верхнюю губу.

– Ясно. Извини. Очень сексуально. – Она провела по лицу тыльной стороной ладони. – А ты заметил? Под водой?

– Заметил что?

– Сейчас поймешь. Слушай музыку! – (Из динамиков раздавалось незнакомое, сочное оркестровое диско.) – Ныряем! – скомандовала Фран, и при погружении ничего не изменилось.

Какой-то специально настроенный динамик прорезал толщу воды – она будто исчезла, а музыка звучала, как наверху, громкая и зажигательная. Изумленные, мы пытались танцевать, делали дурацкие диско-движения, цеплялись друг за друга, чтобы оставаться на глубине, сколько хватало воздуха;