Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Петтинг, бег и прыжки в воду категорически запрещены! – прокричал Алекс, и я, продрогший и задумчивый, крепко прижался мощным бугром к кафельному бортику, надеясь перекрыть циркуляцию крови, как в зажатом дверью пальце.
Так или иначе, мы, все четверо, держа в руках обувь, собрались в доме, облепленные сырой одеждой и мокрыми волосами, нашли кое-что согревающее и отправились бродить из комнаты в комнату. Под снисходительно-насмешливыми взглядами гостей мы устроились на низких модульных диванах, как после рядового вечера пятницы; Фран опустила голову мне на плечо, и от ее волос упоительно пахло хлоркой. Таблетка не подействовала, но меня охватило фантастическое чувство благожелательности и открытости, а потому я ничуть не смутился, когда Алекс принялся негромко, но отчетливо декламировать небольшой притихшей компании гостей монолог королевы Маб и несказанно удивился, что я понял каждое слово.
В течение часа, а может, десяти минут мы лежали с закрытыми глазами, слушали музыку и лениво переговаривались. Вечеринка близилась к завершению, и мы с Фран, в надежде обнаружить какие-нибудь признаки жизни, вышли на улицу. Титульные сосны силуэтами выделялись на фоне светлеющего неба. На опустевшей танцплощадке ее ладонь скользнула по моей спине; я положил одну руку ей на бедро, другую на лопатку, но музыка теперь играла совсем тихо и даже не могла заглушить птичий гомон, лучший и худший из всех звуков, и мы просто прильнули друг к другу.
– Сегодня уже завтра, – сказала Фран, и я вспомнил сцену из пьесы, где влюбленные сетуют на слишком скорое наступление рассвета, придумывают, чем бы оправдать свое промедление (мол, разбудило их не пенье жаворонка, а трели соловья и рассвет – это не рассвет вовсе, а полоска заката), и мне почему-то захотелось процитировать их диалог. Но мой утомленный мозг не сумел вспомнить ни строчки, а прибегать к пересказу стал бы только полный идиот.
Кроме того, меня тут же посетила другая непрошеная мысль: более темная, от которой я разом протрезвел. Тревога терзала меня чисто физически, как будто я на неделю оставил включенной воду, и Фран почувствовала мое внезапное напряжение.
– Что такое?
– Я отца не видел пять дней.
– А где он должен быть?
– Нигде. В том-то и дело.
– Прости, напрасно я тебя сюда притащила.
– Шутишь? Я сам хотел поехать.
– Но сейчас-то не тормози! Мне тоже нужно домой успеть, пока предки не проснулись.
– Сходим попрощаемся?
Она меня поцеловала.
– Нет, так уйдем. Они поймут.
С обувью в руках мы пересекли прохладную, росистую лужайку, где теперь валялись стаканы от коктейлей, фужеры из-под шампанского и пустые бутылки. За оградой я отпер велосипедный замок. Деревня, где жила Фран, находилась в четырнадцати милях, и мне пришло в голову уступить ей седло, а самому ехать, стоя на педалях, но эта затея, как и подводный поцелуй, была из разряда тех, что хороши лишь на киноэкране, но не в реальной жизни. Кроме того, у велосипеда спустили шины, и под весом двух человек мы бы всю дорогу ехали на ободьях, так что пришлось нам идти пешком, и я лишь изредка усаживал Фран, как королеву, на велосипед и катил ее вперед.
Мы перешли через автомагистраль и впервые не проронили ни слова, будто остались единственными представителями рода человеческого на этой земле, а когда городские улицы сменила загородная местность, мы стали время от времени устраивать привалы, чтобы упасть друг на друга в поле или на обочине, колкой, мокрой от росы; велосипедные колеса крутились вхолостую, словно седоков, попавших в страшную аварию, отбросило в заросли борщевика. В какой-то момент нам обоим нестерпимо захотелось по-маленькому, и Фран с выражением блаженства на лице присела в оросительной канаве, а я остановился поодаль, и процесс оказался более длительным, чем обычно. «Боже, я как лошадь!» – посмеялась Фран, а я подумал: «Совсем обалдели: писаем друг у друга на виду, гнусные развратники!» Естественно, безупречная рубашка Алекса давно превратилась в жалкую тряпку – провонявшая, вся в зеленых травяных пятнах, – а позднее, когда я украдкой загружал ее в нашу стиральную машину, выяснилось, что одна дорогая перламутровая пуговица безвозвратно утрачена – как видно, отлетела в миг нашей любовной страсти. «Заниматься любовью» – глупое выражение. Точнее всего для нас бы подошло «кувыркаться», что в некотором роде иллюстрирует разрыв между словом и опытом. «Трахаться» – цинично, «развлекаться» – фривольно, но, как ни назови, путь, который можно было проделать за час с небольшим, растянулся на все три – деревня уже ворочалась и потягивалась, а биржевые маклеры вышли гулять с собаками, чтобы заодно достать из своих почтовых ящиков лондонскую «Телеграф». Перед нами возник дом Фран, отдельно стоящий, побеленный, с подъемными рамами и розарием в саду.
– Смотри: может, зайдешь познакомиться с Грэмом и Клэр?
– Ох, сейчас полвосьмого…
– Пошли! Разбудим их, чтобы сообщить радостную весть!
– Ну… Ладно, если ты считаешь, что это…
– Я пошутила, Чарли.
– А… Очень смешно.
– То есть когда-нибудь я вас непременно познакомлю, но…
– А сейчас как ты обставишься?
– Скажу, что ночевала у Сары. Они догадаются, что я подвираю, но скандала не будет, они спокойно относятся к таким вещам – или вид делают. «Я была у Сары» – это нечто вроде кода: «Простите, но волноваться не стоит».
Она взяла меня за руку, и в промежутке между поцелуями:
– Хорошо бы пронести тебя ко мне в спальню. Контрабандой. И там спрятать.
– Я только за.
– Пусть они куда-нибудь уедут, и я сразу на тебя упаду, будем весь день валяться в постели, а как услышим их машину, я тебя опять в шкафу запру.
– А чем я буду питаться?
– Я буду тайком приносить тебе остатки ужина и, как в романе, подсовывать тарелку под дверь.
Уточнив свои планы, мы поцеловались; у меня уже сводило челюсть, а у Фран рот обметало сыпью – получилось красное кольцо наподобие клоунского грима.
– Иди, тебе пора, – сказал я.
– Это понятно, – ответила она, а потом более серьезно: – Но впредь нужно быть осторожнее.
– Вот как? Значит, ты хочешь сохранить это в тайне?
Собственно, я так и думал: за все выпавшие на мою долю поцелуи с меня требовали подписку о неразглашении, но Фран
