Джавьед и несколько других умквондиси возражали, даже умоляли этого не делать. Они говорили, что Тау переживал из-за смерти брата по оружию. Говорили, что он не слышал или по крайней мере не понимал просьб потерявшего зубы Вельможи.

Представителям цитадели это не понравилось, зато они перестали называть доводы Джавьеда ложью. И обратили внимание на состояние Индлову: изувеченное лицо, сломанная рука и нога!

Такое случается во время боев, ответил им Джавьед. Кто из присутствующих сам не ломал конечностей и не наживал шишек? Они были воинами, а не земледельцами. К тому же разве не предстояло им сжечь Ихаше в этот день?

Но умквондиси цитадели ответил, словно о песчинках на пляже, что Меньших, Мирян, легко заменить.

Это был воин, который сражался бы за Богиню и омехи против хедени, сказал на это Джавьед, который уже начинал гневаться. Все это проплывало где-то вдалеке от Тау, пока он пытался осознать смерть Ойибо.

Тау уже начал воспринимать мир Исиколо и цитаделей как игру. Драки на тупых мечах, игры в войну. Он позволил себе забыть обо всем, что они делали, желая стать лучше, подготовиться к настоящей войне, научиться по-настоящему убивать. Ойибо старался на него равняться, и Тау, забыв о сущности их мира, позволил Ойибо пасть – как позволил пасть своему отцу.

Джавьед предложил отменить вторую стычку. Умквондиси цитадели отказался. Им и так уступили, согласившись помиловать Меньшего, не выпоров его и не повесив. Поэтому второй Чешуй Ихаше вскоре вступил в бой и проиграл.

Анан предложил отправиться сразу в Исиколо. Второй аквондисе и умквондиси с этим не согласились. Решили, что не стоит нарушать традиции, тем более в такой день.

Они хотели, чтобы посвященные сходили в город и залили свое горе, если захотят. И, может быть, запомнили победу, которую заслужили в этой стычке. Пусть и ее цена – целая человеческая жизнь – была слишком высока.

Тау пребывал в оцепенении. Чешуй Джавьеда собирался остаться с ним на Утесах, но он вспомнил, что его должна была ждать Зури. Он хотел увидеться с ней сильнее, чем когда-либо, и сказал, что им нужно идти в город. Нужно помянуть Ойибо. Так шестерка Джавьеда, снова превратившаяся в пятерку, отправилась с товарищами из обеих Исиколо отпраздновать победу и оплакать своего брата.

Тау выпил одну кружку и ушел. Братья его отпустили. Они знали его склонность к одиночеству. Он подошел к круглой площадке, ожидая, что Зури там не окажется. Было слишком рано, но это и к лучшему. Он мог посидеть и подумать. И может быть, помолиться за душу Ойибо.

Но Зури ждала – более того, беспокойно ходила кругами. Увидев его, она вскрикнула и бросилась ему в объятия.

– Я слышала, кого-то убили. Я думала… Ей-богине, я так испугалась.

– Я в порядке, – пробормотал Тау.

Зури видела, что это не так.

– Ты его знал?

– Это мой брат по оружию. Мы сражались рядом. Я его не спас.

– В этом нет твоей вины.

– Ты говорила то же самое, когда погиб мой отец, и теперь опять. Я жив, а тот, кто пришел мне на помощь, – мертв.

Зури открыла было рот, но ничего не сказала.

– Откуда ты узнала? – спросил Тау.

– От подруги. Маленькая смелая Одаренная, которая всегда знает больше, чем следовало бы. Она бы тебе понравилась. Вот бы вас познакомить… – Зури опустила глаза, и Тау вспомнил об огромной пропасти, которую их мир установил между такими мужчинами, как он, и женщинами, как она. – Она знает о тебе и прибежала рассказать мне, что там… – Зури будто не хотела произносить остального, – что произошло в первой стычке. Что один мужчина ушел к Богине.

– Ушел? Ойибо убили. Он просил милости. Но Вельможа убил его.

– Тау, – проговорила Зури, потянувшись к нему. Ее тонкие пальцы прошлись по грубым мозолям на его ладонях. Она огляделась. Они были на площадке одни, но в этот ранний час кто-нибудь мог прийти в любой момент. Ей хотелось его обнять, он это чувствовал. Но правила приличия не позволяли это сделать.

Тау отбросил правила и обхватил ее руками. Она не стала отпираться – обвила его и притянула поближе к себе.

У Тау выступили слезы. Он ненавидел себя за такую слабость. Тау зажмурился, чтобы перестать плакать, и прижался к Зури, черпая в ней утешение.

– Меньший! – рявкнул мужской голос. – Это, во имя Богини, что такое!

Зури отпрянула. Тау открыл глаза. К ним приближались трое Индлову, судя по виду, с первого цикла.

– Отвали от нее, мерзкий ты нсику! Ты что это о себе…

Индлову не закончил предложения. Тау плавным движением вынул один из своих тренировочных мечей и ударил его в висок. Тот потерял сознание еще до того, как коснулся земли.

– Укуфы язык! – тявкнул второй Индлову, вынимая свой клинок – его острый край свистнул о ножны.

– Перестать! Перестать сейчас же! – приказала Зури.

Третий Индлову взглянул на нее, и Тау достал свой второй тренировочный меч. На этом внутренний спор Вельможи завершился, и, не видя иного выхода, он вынул свой клинок, вполне настоящий, и приготовился к бою.

– Убрать их. Я, Одаренная Зури, вам приказываю.

Оба Индлову замялись в нерешительности. По правилам они должны были ей подчиниться. Но Тау решил за них – он бросился в атаку.

– Тау! – крикнула Зури, но тот уже пустил кровь второму Индлову, повалив его на землю, и принимался за третьего, на которого Тау, по его прикидкам, потребовались бы считаные мгновения.

– Стоять! – крикнул еще один Индлову, появившийся на другой стороне площадки. Тау стукнул Вельможу, с которым дрался, плоской стороной клинка по лицу, и тот зашатался. Расправившись таким образом с третьим, он повернулся, сверкая глазами, к новоприбывшему.

Тау узнал его мгновенно. А как иначе? Не больше чем в дюжине шагов от него стоял Индлову с третьего цикла цитадели, обладатель кинжала Стражи и убийца. Не больше чем в дюжине шагов от него стоял сам Келлан Окар.

Где-то в иной реальности, как казалось Тау, он увидел, что на площадку вбежало еще несколько человек. Услышал, как закричал Хадит, повернул голову и увидел, что там появился и Удуак.

А когда снова посмотрел на Келлана, часть сознания Тау задумалась: как его братья по оружию оказались здесь, но эта часть ушла на второй план. В памяти всплыл день, когда погиб его отец.

Тау вспомнил, как Келлан стоял над его отцом и смотрел на Арена, когда тот, с отсеченной рукой, кричал и корчился от боли, и каждая клеточка в теле Тау взбунтовалась. Ненависть в нем пылала, тело сотрясалось от ярости, а мысли звучали в голове так громко, что заглушали голоса тех, кто стоял вокруг.

«Разорви Келлана, – говорили они. – Сотри этого негодяя с лица земли». – Они приказывали так настойчиво, что Тау не мог не подчиниться.