— А это что там такое?

Продавщица, баба в обычном своем состоянии неприветливая и хмурая, чрезвычайно вдруг оживилась, прижала руку к сердцу и заголосила:

— Ох, ребятушки дорогие, это ж погибель моя! Они мне, бутылки эти проклятые, от моей сменщицы-покойницы достались, который год я тут с ними кукарекаю, а меньше не становится. Чую, и меня с ними похоронят, так никто и не купит. Шутка ли, восемь целковых за поллитру! Да у нас тут ни у кого таких денег нету! А ведь бывает, здесь и крысы шастают, а что, если разобьют? Я ж вовек не расплачусь. И чего я только не делала, в трест письма писала, каждую инвентаризацию ревизору в ноги кланялась: заберите это вы от меня, я ж на весь район посмешище, всякий знает, и стар и млад, что у Люськи с кордона в магазине ящик коньяку по восемь рублей двенадцать копеек!

— Так это коньяк, что ли? — смог все-таки вставить слово дядя Витя. — Чего ж ты нам раньше про него не говорила?

— А чего вам про него говорить? Толку-то? — махнула было рукой Люська, но тут она вдруг внимательно посмотрела на визитера, на его красивый джинсовый батник Wrangler, на большие нерусские часы Orient, и в глазах ее тотчас зажглась сумасшедшая надежда и алчность коммерсанта. — Спорим, не купишь?

Дядя Витя спокойно щелкнул перламутровой кнопочкой на кармане, отсчитал восемь рублей с мелочью и положил на прилавок.

— Отчего ж не куплю? — произнес он, немного обидевшись. — Вот, держи! Одну возьму на пробу, понравится — еще приду!

Люська на секунду оторопела, но быстро пришла в себя, смахнула деньги в карман халата и с легкостью рыси вскочила на табурет, который под ее большим телом застонал и закачался. Схватив ближайшую к ней бутылку, она с той же кошачьей грацией спрыгнула и протянула покупку Вовкиному отцу.

Бутылка была засижена мухами так, что слой мушиного помета был толщиной сантиметра полтора, и разглядеть за ним ничего не удалось.

Что это за коньяк, как называется, Люська понятия не имела, коньяк и коньяк. По восемь двенадцать.

Бутылку принесли на реку, долго отмывали, терли песочком, пока наконец не проступила этикетка. На ней был изображен джигит на лихом коне, внизу надпись: «Чечено-Ингушетия», а вверху крупно название: «Вайнах». Приступить к дегустации было решено немедленно.

Мужики там были тертые, коньяки пробовали разные, у того же дяди Вити дома в баре мебельного гарнитура и «Камю» водился, и «Мартелль». Но все они, как один, пришли в дикий восторг. Никогда ничего подобного им пить не доводилось. Видимо, те экстремальные условия, в которых содержался этот «Вайнах», произвели с ним изрядные метаморфозы. Зимой он замерзал, летом нагревался, его хватали, взбалтывали, перетаскивали, проклиная, из угла в угол, и так много лет подряд. И все это его закалило, укрепило и придало удивительные свойства, впрочем, так часто бывает и с человеком.

Мужики, как только прикончили бутылку, гурьбой понеслись в магазин, будто опасаясь, что на всех не хватит, хотя конкуренции на этой необозримой территории у них явно не наблюдалось.

Когда Люська поняла, что с ней не шутят, а действительно разом берут весь ящик, столько лет висевший над ней дамокловым мечом, и кучу денег, что ей вручили, никто не собирается требовать назад, она вдруг отчаянно разрыдалась:

— Рябятушки, милые! Вы ж меня спасли! Избавили от этой заразы! Да мне за такую выручку рекордную, может, и премию в тресте выпишут! Век вас помнить буду, дорогие вы мои!

Она заботливо протерла все бутылки тряпкой, смоченной в керосине, полюбовалась ими напоследок и решительно произнесла:

— Вот что, я вам теперь хлеб продавать буду. Заходите с утра по нечетным, пока горячий, три буханки за мной.

Вот это действительно означало отблагодарить по-царски. Хлеба на кордон привозили немного и продавали только своим. А рыбалка без хлеба, как известно, не рыбалка.

В восемьдесят седьмом мы приехали туда на несколько последних дней августа. Я тогда поступил наконец в Первый мед и решил перед началом учебного года восстановить силы, подорванные сдачей экзаменов после бессонных суточных дежурств.

К полудню тридцать первого числа мы прибрали за собой на стоянке все следы нашего пребывания и двинули в Москву. До Рязани с нами напросился ехать крупный бородатый мужик в штормовке — егерь заповедника. Место в машине было, чего ж не взять? Егерь оказался человеком словоохотливым, дорогой он рассказывал всякие истории о местной жизни, почти все я забыл, а вот одну запомнил хорошо.

Однажды, в самом конце мая, ранним утром, к директору заповедника прикатил мотоциклист и вручил ему, еще толком не проснувшемуся, правительственную телеграмму из Москвы:

И подпись министра сельского хозяйства.

Директор заповедника мигом проснулся, залез в газик и помчал в село Ижевское, где находился ближайший телеграф. На адрес министра была тут же отбита «молния»:

Москва отнеслась к проблеме с пониманием, и следующим утром с какого-то спецсклада в заповедник был доставлен ценный груз, сопровождаемый уполномоченным из столицы. Судя по выправке и пристальному взгляду, товарищ был из серьезной организации. Именно он и пояснил, что к ним едет американский орнитолог. За неимением холодильника продукты сначала положили на ледник в подвале одного из домов, а затем торжественно перенесли в магазин и разложили там на полках. Изумленным жителям кордона были представлены: пять кило масла, пять кило сыра, несколько кружков краковской колбасы, десять пачек сахара-рафинада, дюжина печенья «Юбилейное», полблока сигарет с фильтром «Пегас» и пара плиток шоколада «Аленка».

Люди выходили из магазина, как из музея, качая головами, потрясенные этой встречей с прекрасным. Никогда раньше они не видели у себя такого изобилия. Тут не то что какого-то американца, тут саму английскую королеву впору было принимать.

Уполномоченный из Москвы попросил собрать всех, вышел к народу и произнес пламенную речь:

— Товарищи! На дворе гласность и перестройка! К нашей стране сейчас обращены взоры всего человечества. Я рассчитываю на вашу сознательность, товарищи! Не дайте опозорить нашу страну перед Америкой. Не заходите в магазин, пока здесь будут гости, не толкайтесь, не толпитесь, пусть думают, что у вас тут каждый день такой богатый выбор. Тем более что продать вам товар нет никакой возможности, на него и цены не установлены, потому как все проходит по статье представительских расходов.

Люди разочарованно загудели.

— Спокойствие, товарищи! — не дав разгореться народному негодованию, продолжил человек из центра. — Я даю вам слово коммуниста: все, что останется после американца, будет поровну разделено и выдано без промедления!