На нащэм горбу… на наших страданиях… на нашей кровы… оны разбогатэют… И потому… я ставлю задачу пэрэд вамы… пэрэд командующими фронтамы, пэрэд Гэнэральным щтабом тэпэр уже нэ учытса ваэват — учытса ПАБЭЖДАТ! Ми нэ даром создали гвардыю, нэ даром учрэдыли новие ордена, промышлэнност производыт замэчатэльную тэхнику, намного прэвосходящую тэхнику фашистов. И потому в этом году надо разгромыт нэмцэв, взат Бэрлин и — пабэдоносно закончыт войну… Тэм болээ, саюзныки всо-таки в августэ-сэнтябрэ могут открыт… второй фронт…

Сталин все еще был уверен в магической силе своих приказов и предреканий. Точно такой, если не большей, особенностью обладал и Гитлер. Со временем Сталин стал более осторожен в прогнозах. Но Сталин стыдился одного, самого большого просчета, когда, выступая на торжественном заседании в честь годовщины Октября (заседание проходило под землей, в вестибюле станции метро «Маяковская» 6 ноября 41-го года), сказал:

— Еще несколько месяцев, еще полгодика, может быть, годик… И фашистская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.

Он стыдился вспоминать об этом предсказании, которое слышали миллионы, и впоследствии в книге его речей и приказов Верховного главнокомандующего о Великой Отечественной слова эти были потихоньку убраны.

Второго фронта, как известно, ни Рузвельт, ни Черчилль не открыли.

В апреле 43-го Сталин созвал совещание командующих фронтами (присутствовали и некоторые члены Политбюро). Он был уже в новой маршальской форме (указ о присвоении звания Маршала Советского Союза был опубликован 6 марта 43-го года), но форма лишь оттеняла больную и старческую бледность его лица. Воспаление легких, которым он болел, только что закончилось. Здоровье вождя восстановил новый американский препарат сульфидин, который, чтобы убедить мнительного Сталина, сначала испробовала на себе также заболевшая от близкого общения Валечка, она тоже хрипела, кашляла, ходила с температурой, но от сульфидина быстро пошла на поправку, восстановила румянец, смешливый блеск в глазах. А Сталин поправлялся медленно, и на совещании его впервые видели таким немощным, вытирающим обильный от слабости пот, и с голосом, звучащим хрипло и тихо. Впрочем, Сталин редко говорил громким голосом, как раз наоборот: чем важнее были его сообщения и распоряжения, тем медлительнее и тише он говорил.

На громадном столе — совещание на этот раз проходило в Ставке Верховного — на подготовленной генералом Антоновым карте были обозначены все позиции войск на 12 апреля — день, а точнее, вечер, когда проводилось это важнейшее совещание. Маршал Жуков в своих воспоминаниях о Сталине с недоумением писал, что вождь почти никогда не пользовался ни в Кремле, ни в Кунцево настенными картами, что было бы нагляднее и удобнее. Но ни Жуков, ни даже ближнее окружение Сталина не знали, что Сталин для своих предварительных стратегических и тактических расчетов и планов пользуется… картонными, отпечатанными с помощью штампов макетами — силуэтами танков, мотоциклистов (механизированные дивизии), орудий, солдат (пехотные дивизии), самолетов (авиадивизии).

К этой простой и гениальной, как все простое, идее подтолкнул Сталина не кто иной, как его сын Василий — Васька, еще задолго до войны игравший в этих печатных солдатиков в Зубалово. Как-то, присмотревшись к играм сына, попыхивая трубкой и воздев углом правую бровь, что означало неожиданно пришедшее решение, отец погладил сына по голове — редкое, если не редчайшее проявление семейных чувств и отцовской любви к не слишком путевому младшему сыну.

Подумав, Сталин приказал привезти набор этих печатных штампов в Кунцево, что и было немедленно исполнено по приказу Власика — коробки с такими штампами продавались тогда во всех игрушечных магазинах, ибо вся страна перед войной увлеченно играла в войну. Штампы эти никто не воспринял как необходимые вождю, и они сошли за будущий подарок тому же Ваське. На самом деле этим игрушкам была уготована совсем иная роль.

Сталин САМ на плотном белом бристольском картоне терпеливо отпечатал разной краской — зеленой, красной, синей, черной — нужные силуэты, подогнул у каждого танка, солдата, орудия, самолета удобные подставки, на которых и были написаны им номера всех дивизий, отдельных бригад и полков Красной Армии и… Германии, как наиболее возможного противника. Зеленой и черной — вермахт и СС, красной и синей, естественно, своя армия и войска НКВД. Это была приятная и нужная работа, и Сталин держал ее в секрете от всех.

Вот эти-то вырезанные из картона силуэтики с номерами дивизий и фамилиями командиров и расставлял Сталин на обширных настольных картах и в Кунцево, и в Кремле. Когда Сталин «играл в солдатики», двери его кабинета были закрыты, а беспокоить его строжайше запрещалось. После игр, а Сталин «играл» очень увлеченно, иногда целыми ночами, силуэты дивизий удобно и легко убирались в личный сейф, их никто никогда не видел.

Зато как легко они передвигались, перебрасывались с фронта на фронт, отводились в резерв, наступали и окружали. Это была очень важная часть сталинского руководства войсками и войной. Вторым моментом после этих предварительных «игр» был вызов к Сталину второстепенных офицеров Генерального штаба — разработчиков, «направленцев», прогнозистов, — все было точно так же, как в работе с конструкторами военной техники. И, наконец, а может быть, всего вперед, Сталин заслушивал сообщения всех разведок, сопоставлял и отбирал кажущееся наиболее вероятным.

Так работал этот Верховный главнокомандующий, на которого позднее, стремясь обвинить его во всех просчетах и ошибках, валили все грехи «исследователи», увенчанные высиженными в послевоенные годы степенями и званиями, исследователи, даже и не попытавшиеся приблизиться к мысли о том, какую невероятную ношу нес без ропота тщедушный и быстро стареющий, седеющий человек, и в маршальском мундире не воспринимавшийся военным, ибо он был политиком, и прежде всего — политиком, вождем этой странной, доверчивой и озлобленной, не верящей ни во что и озабоченной грядущими утопиями, угрюмо работающей и беспечно ленивой, готовой отрицать любую власть страны.

Итак, Сталин, вытирая бледное лицо платком с пошлой синей каемкой (платок сунула в карман явно Валечка, ибо сам он их не терпел), остановясь у торца стола, где сидели генералы и маршалы, сказал:

— В прошлом году… ми… нэ сумэли одэржять решительную пабэду… Нэ сумэли… Хотя я… всэрьез на пабэду рассчитывал… Враг ли оказался силнээ… или всо та же нащя нэповоротлывость… наще нэумэные побежьдать. Я нэ обольщаюсь рэзультатами толко что закончившихся сталинградской и ленинградской бытв. Сталынград, конэчно, крэпкий орэшек… Но… вспомныте: ми опят пабэдили числом. Это умаляэт нашю пабэду… Ваэват нужьно… умэниэм…. Так учил Суворов. И нам всэм надо овладэвать этой наукой. Наукой побэждать… Я тоже могу ошибаться… и мнэ хотэлось бы знать ваше мнэниэ… Как? КАК, — он повторил с явным нажимом, — побэдно завэршить войну уже… в этом году.

Сталин помолчал и снова вытер обильный пот. Этот сульфидин, все-таки права Валечка, надо было пить поменьше. Ей-то вот хоть бы что… молодая… а ему худо.

Как бы собираясь с мыслями и пытаясь прочесть встречные мысли генералов и маршалов, Сталин уже со старческой углубленностью в себя молча переводил свои рыжевато-карие и уже начинающие мутнеть глаза с генерала на генерала.