— Я так и знала, что добром это не кончится, когда ты стала ходить туда каждый день. Так нет же, тебе нужно обязательно поступать не так, как другие. Может, завтра тебе лучше остаться со всеми женщинами в палатке? Ты ведь уже не так молода.

— Со мной все в порядке, — сухо обронила я, боясь сказать что-нибудь лишнее.

В тот вечер все разговоры были о Карне. Юдхиштхира заявил, что теперь, когда Бхишма был сражен, Карна будет сражаться на поле боя. Он, однако, отклонил предложение Дурьодханы возглавить армию.

Я бросила тайком взгляд на Кунти. Я успела заметить на ее лице разочарование, облегчение и гордость, прежде чем она спрятала все эти эмоции под своей обычной маской равнодушия.

И я, стараясь придать голосу ровный тон, спросила:

— Почему он отказался?

— Он сказал, что Дрона, как более старший и опытный, более достоин этой чести, — ответил Бхима. — Хотя я бы на его месте не стал бы упускать такой шанс, кто знает, сколько нам отмерено судьбой?

Арджуна весь вечер молчал. Я думаю, что он не мог выбросить из головы Бхишму. Но в ответ на слова Бхимы он ответил, что не может дождаться поединка с Карной, чтобы убить его.

Я заметила, как Кунти вздрогнула в эту секунду, но тут же взяла себя в руки. Вскоре она уйдет в палатку, даже не закончив свой ужин, сославшись на боль в коленях. И тогда она покажется мне еще более состарившейся.

Мой гнев немного поутих. Я вспомнила, что в детстве я испытывала жалость к неизвестной матери Карны. Когда Кунти родила его, она была еще совсем молода и напугана, рядом с ней не было никого, чтобы довериться. Смогла бы я на ее месте поступить по-другому? Да, она заставила Карну страдать, но при этом страдала и сама. А теперь было слишком поздно. Если она скажет Юдхиштхире о том, что Карна его брат, он не сможет сразиться с ним. Юдхиштхира даже мог отказаться продолжать войну, ибо он не смог бы допустить братоубийства. Поэтому все, что ей оставалось — наблюдать, как братья будут убивать друг друга. Неудивительно, что она попыталась принести меня в жертву, чтобы предотвратить эту беду.

Я вспомнила свой сон, в котором плачущий Карна целовал руки Кунти. Если даже он смог простить ее, почему я не могу хотя бы попытаться сделать то же самое?

Я пошла за ней в палатку. Она плакала, лежа на тюфяке лицом вниз. Услышав мой голос, Кунти торопливо вытерла слезы и посмотрела на меня.

— Что ты хочешь? — резко спросила она.

Я увидела, что под ее маской гордости скрывается беспомощная женщина. Я сказала, что у меня есть бальзам из куркумы и шаллаки[26], который отлично помогает от боли в суставах, и если она хочет, я принесу ей его. Кунти уставилась на меня с подозрением, но потом наконец кивнула. В этот момент я впервые почувствовала себя ее невесткой, потому что я делала то, о чем она не просила. Я натирала ее ноги до тех пор, пока ее тело не расслабилось под моими пальцами и она не задремала. Тогда я подумала, что тайна Кунти стала и моей тоже. И я решила, что сохраню ее в своем сердце навсегда.

Запах бальзама ввел меня в некое подобие транса. Когда я массировала ноги Кунти, мне показалось, что я вижу в ночном небе огромную паутину, которая, сияя белым светом, дрожала от каждого нашего поступка. Карна попался в нее так же, как и я, Кунти, мои мужья, Бхишма и даже Дурьодхана с Духшасаной. Я не знала, как нам выпутаться из этой паутины. Наши ничтожные желания только лишь усугубляли наше положение. Мне вдруг стало так жаль нас всех, барахтающихся в этих липких нитях.

Я попыталась задержать это чувство. Догадываясь, что оно должно было мне указать на что-то, но оно внезапно исчезло. Потому что ни одна истина не открывается тому, кто не обладает спокойствием в душе.

Пришла очередь Дроны взять бразды правления в свои руки. Ему я доверяла еще меньше, чем своему деду, так как победа заботила его куда больше, чем способы ее достижения. Под его влиянием отношение Кауравов к битве претерпело изменения. У Бхишмы тоже были свои недостатки. Упрямый и властный, он никогда не изменял своим жизненным ценностям. Он отстаивал свою правоту и ждал того же от подчиненных. И они слушались его, если не из любви, то из страха. Но сейчас, вдали от его строгого, пронизывающего взгляда их моральные принципы начали рушиться. Точно так же, как эхо в горах вызывает целую лавину, действия воинов Дурьодханы повлияли и на наши войска.

Дрона все еще оставался бесстрашным воином, но возраст довлел над ним сильнее, чем над Бхишмой. Где-то глубоко внутри он знал это и, в отличие от Бхишмы, действия которого определялись данным им словом, Дрона находился на поле боя по собственному желанию. Это в какой-то степени лишало его уверенности, и для того чтобы ее восполнить, Дроне приходилось быть более жестоким, чем Бхишме.

В день, когда он впервые собрал солдат, насмехаясь над ними, я поняла, что он был тем человеком, от которого даже самый искушенный из нас не смог бы утаить правды. Дрона думал, что мог бы уже давным-давно оставить службу у Кауравов и вернуться к спартанскому существованию. И действительно, ему следовало бы сделать это, ведь он был брахманом. Он бы научил принцев всему, что знал, и получил бы в качестве вознаграждения возможность осуществить месть, которой он так страстно желал. Что же удерживало его? Престиж? Его бы очень скоро забыли, если бы не огромное резное кресло, уступающее своим изяществом только креслу деда, которое находилось рядом с троном слепого царя, где он восседал во время приемов. Было ли это вознаграждением за военную службу? Нет. Удовольствия, приносимые деньгами и славой, давно для него ничего не значили. Любовь — вот что стало теми оковами, которые полностью обездвижили его.

Асватхама, единственный сын Дроны, вошел в круг общения Дурьодханы и, подражая принцу, быстро привык к роскошной жизни. Дрона же тяжко вздыхал, когда думал о сыне Астватхаме, чьи слезы из-за стакана молока когда-то очень давно послужили началом первого акта этой драмы. Молодой, безрассудный и вечно всем недовольный, именно он встал на сторону Дурьодханы, когда принц обвинил Дрону в том, что тот уделял слишком много внимания Арджуне.

— Ты беспокоишься о нем больше, чем обо мне, — горько воскликнул Асватхама.

Дрона, идеально разбирающийся в оружии, не смог найти слов, чтобы сказать, что все, что он делал, все уступки, на которые шел, всё это было из-за любви к нему одному. Однажды, когда Дрона вскользь упомянул о возможности ухода со службы, Асватхама презрительно улыбнулся:

— Неужели ты хочешь, чтобы я оставил всех своих друзей здесь ради забытой богом деревушки?

Дрона, знавший жизнь лучше, чем этот мальчишка, понимал, что его присутствие при дворе и влияние на царя значительно уменьшило популярность Асватхамы. Таким образом, оставаясь не у дел, он все повторял про себя: «Еще год, один только год…» И все это продолжалось до тех пор, пока он не оказался на вытоптанном, залитом кровью поле, ведя на смерть миллион людей, обреченных сражаться за то, во что он сам не верил, и знал, что уже слишком поздно…