– Береника спросила меня однажды, чем удача отличается от судьбы. Жена ле Пьери тоже задала вопрос близкого толка, но совсем иначе. Она мне предложила выбрать тут. – Шарль толкнул себя пальцами в грудь, словно помогая сердцу биться. – Покоя я хочу или встречи с жар-птицей. И еще сказала, что ответ нужен мне самому. Она буквально вывела меня на развилку, я до того момента даже не знал, где дороги и есть ли они. Я полагал, что судьба моя иссякла и кругом расстилается лишь глухой лес обыденности. Но я ошибался.

– Ты встретил Элен, – всплеснула руками Ленка, смахнула слезинку, быстро выставила на стол чашки для чая и снова, на ощупь, села.

– Степанида сказала, что, когда жизнь иссякнет, мне пригодится некий подарок и… – Шарль задумчиво потер лоб. – Я точно не помню. Но я встретил Элен и позже еще раз задал себе тот вопрос: чего я хочу от жизни? Дал на него ответ, свой собственный. Лишь недавно вспомнился разговор и странный подарок, вроде бы сгинувший без материального следа. Пришли на ум и слова о жар-птице. Эта женщина не управляет удачей, она совершенно не маг, но в ней что-то есть. Загадка. Она видит людей насквозь, она не беззащитна и не проста… И все же Эжен за нее боится.

– Шарль, ты начал с некой теории, слуха или легенды, – напомнил барон.

– У ле Пьери якобы был учитель, – пожал плечами Шарль. – Тот, кто владел секретом долгой жизни и вроде бы интересовался птицами удачи. А птиц успешнее всего ловим мы, джинны, у нас непобедимое обаяние. Мы внешне идеальны, поэтому молодые наивные девушки просто обречены. Учитель Эжена обменял свое знание о долгой жизни на тайны ордена, вот моя теория.

– Так вроде злодей Эжен сам спекся, еще сто лет назад, – хмыкнула Ленка, вынимая из духового шкафа яблоки в сахарном желе и принюхиваясь.

– Тогда была война, – негромко сказал Шарль, достав подставку для горячего и тарелочки. – Теперь мы на грани войны. Тогда в деле присутствовали джинны и некто ими помыкал. Теперь орден расколот, и, кроме как страхом, мне нечем объяснить бегство второго человека в венце власти, мэтра Сержа, на север, тем более вместе с внучкой.

– Никуда я Ренку не отпущу, ни в какую Арью! – испугалась баронесса.

– Надо искать Эжена, – сделал свой вывод Карл. – Если птиц ловят джинны, то джиннов идеально и безупречно надежно приманивают произносители тостов, позвякивая бокалом о бутыль уникального вина. Шарль, а не навестить ли нам погребок Бахшилло? Эжен определенно был там, и он вернется. Еще не родился франконец, способный устоять перед этим лукавым пройдохой и его погребами…

Ликра, западная граница, 18 октября

Купе поезда – лучшее место для жизни. Оно куда уютнее теплушки ремонтного состава и вместе с тем сохраняет все обаяние дома на колесах. Нет толпы и столичного шума, нет суеты и смятения. Есть движение, упорядоченное, имеющее твердую цель и все же совершаемое уже помимо воли пассажиров. Можно просто глядеть в окна, на бесконечное полотно картины природы с вкраплениями деревень и мгновенными промельками станций.

Осень-воровка трясет золото с деревьев, полагая его своей исключительной собственностью, и листья опадают на серую дерюгу старой полегшей травы. Осень, безумная скупердяйка, перебирает сокровища и смеется, взвихривая золото в порывах ветра, словно в ладонях вскидывает. Но ветер холоден и колюч, как самый педантичный дознаватель из службы тайной полиции, он пригоняет тучи и проливает дожди, растворяя фальшивое золото, развеивая иллюзию недолгой красоты и обращая весь мир в ржавую унылую пустыню… Разве забавы осени так плохи? Разве иллюзия всегда хуже реальности? Порой только она и дает возможность отдохнуть душой.

Пока золото лежало у подножия деревьев, мне еще казалось, что где-то здесь бродит Ляля, она не погибла, перекликается с эхом, и птицы, улетая на юг, прощаются именно с ней. А потом закапали дожди, оставляя дорожки слез на щеках вагонных окон. Стало невозможно прятаться от правды. И кривды. Поди пойми, что страшнее…

Недавно я прочла в пенсионной папке Хромова наброски материалов для главы его ненаписанной книги о нашем времени. Это было повествование о жизни одного занятного человека. При определенных условиях он мог бы, как казалось Хромову, стать великим и известным каждому. Написал книгу, и Семка – нет ему покоя, предвкушает свою писательскую стезю – добыл эту книгу, приволок и поставил на почетную полку фон гессовского кабинета, который был еще и домашней библиотекой. Издание дешевое, старое. Бумага зажелтела, вся рыхлая и ветхая. Буквы прыгают, иногда пропадают – не пропечатались. Набраны они из сильно подношенной, по сути негодной, кассы. Я такие видела в типографии газеты, для которой Хромов до сих пор пишет по мере сил и времени, и всегда в первую очередь, помня о прежнем: там он начинал свою работу в столице… Весной я устроила скандал в колледже магов, вспомнить о нем неловко и в то же время приятно. Это ведь был почти подвиг: явиться на пару с семейным привидением в кабинет ректора Юнца и от нас двоих предъявить ультиматум. Магов в стране много, и, на мой взгляд, даже очень, так почему в типографии люди умирают над свинцовыми наборными кассами? Следует немедленно спасать наборщиков, пока я, птица со зловредным характером, не отвернулась от колледжа. Я шумела, а Фредди-старший своевременно демонстрировал улики: лица наборщиков, выписки от врачей и магические просветные карточки состояния легких.

Марк Юнц мудрый человек, к тому же он обладает замечательно прочным терпением. Он дослушал мои бурные упреки и обвинения, не всегда осмысленные и оправданные. Кивнул, посоветовал учиться хорошим манерам, что весьма важно для девушки с талантом птицы удачи, и пообещал обдумать дело.

Уже летом десять соискателей на звание магистра стихийной магии получили неожиданные темы дипломов. Осенью появились и первые практические результаты. Магия не заменила свинец в кассах, но оказалась способна свести к ничтожной малости вред от него, обеспечив людей средствами защиты. В новом году, как сказал ректор, еще десять человек получат темы по различным опасным и сложным производствам. Соболев оживился и всех толковых недоучек выпускного курса уже подкупает и смущает посулами: тянет к себе в литейку.

Однако что это я? Опять о себе и своем характере, неустоявшемся и точно неидеальном… Дело-то не в нем. Хромов принес книгу. Я попыталась ее прочесть, борясь с зевотой и скучая. Психологическая драма из жизни прошлого века, язык сложноват, жизнь бедных домов со съемными комнатами мне малопонятна. Но было в книге нечто, вынудившее позже думать над словами и вспоминать описанных людей. Я прочла и Семкины записи о судьбе самого автора. Узнала, как он старался пристроить рукопись и как ее никто не брал. И что оценивали ее те, кто решает, принять или не принять, – не читая. Не было для писателя и капли везения, не было самой малой помощи и надежды, никто не знал его и не давал входа в круг избранных, а ведь, попав туда, уже и не надо искать встреч с удачей, все само уладится, связями и приятельством.

Но человек неустанно обивал пороги и донимал издателей, и однажды его упрямство дало плоды, потому что упрямство – оно для таланта часто надежнее и важнее удачи. Книгу приняли в маленьком издательстве, и автор поверил, что худшее позади. Увы. Плоды упорства оказались горьки и даже ядовиты.