Я встала с пола в комнате управления на вершине башни и прошла к высоким незастекленным окнам. Внизу, за крышами разделявших нас зданий, я видела челнок «Злой Собаки». Гант в его кабине, наверное, вне себя и, возможно, гадает, где безопаснее – в воздухе или на земле. Надо мной небо заполнила пасть Интрузии. Мне видно было радужное свечение преломленного на ее мятущихся границах света и потоки люминесцентного газа, возникавшего на плоскости, где физические законы нашего мира сталкивались с чем-то совсем чуждым и совершенно ненадежным.

– Что происходит? – спросила Эддисон.

Я отвернулась от окна и пожала плечами:

– Мы уходим.

– Из этой башни?

– Из этой вселенной.

Я вернулась к сидящему Мишелю. Волокнистые нити, связавшие его с групповым разумом тарелок и позволившие видеть битву, совсем забили ему глаза, рот и ноздри. Я взъерошила брату волосы.

– Ты уводишь нас в Интрузию? – Голос Эддисон дрогнул. Она вскинула к плечу плазменку. – Я выросла здесь неподалеку, на полпути до периферии, и знаю, что никто этого еще не делал. Ни один ушедший в нее корабль не вернулся.

– Мы тоже не вернемся.

– Но откуда тебе знать, что мы целыми выйдем на той стороне?

Я постучала себя пальцем по выбритому виску.

– София дала мне коды доступа.

Она кинула взгляд на окна и села, соскользнув спиной по стене. Ее плазменка стукнула по каменному полу, а каштановые волосы упали на лицо, скрыв золотую кнопку в брови.

– Вы в порядке? – спросила я.

Она не поднимала взгляда. Я ждала, но не дождалась ни слова и отвернулась. Тарелки, приближаясь к поверхности Интрузии, набрали скорость, и у меня нашлись более насущные заботы. Я прижала ладонь к информационной колонне посреди комнаты и готова была установить связь, когда услышала голос Эддисон.

– Если бы Джонни был здесь!

Я не знала, кто такой Джонни, хотя и догадывалась, что он из тех, кого она потеряла в пути. У меня оставался Мики, и Ник ждал меня на той стороне червоточины. А эта женщина никого на тарелках не знала. Она была одинока, как никогда не бывала я, даже после смерти матери. У меня всегда оставался кто-то, кто за мной приглядывал.

– Не волнуйтесь. – Мне неловко было утешать ее. Она была старше и пережила горе, какого я не испытывала с пяти лет, когда была слишком мала, чтобы понять, что случилось с мамой. – На той стороне нам ничто не грозит.

Она не отозвалась, и тогда я закрыла глаза и позволила себе слиться с восприятием тарелок.

Чистильщик с пронзительным визгом вырвался из гипера в нескольких сотнях метров над башней. Он умудрился как-то вычислить, откуда управляются тарелки. Я окаменела, глядя, как он падает на меня. Потом верх взял инстинкт, и я вся выложилась в удар. Здания по обе стороны башни утончились, удлинились, вытянулись сторонами треугольника, пересекающимися прямо над шпилем, ровно в той точке, где оказалась глотка зверя. Схваченная с двух сторон башка резко остановила движение, а тело продолжало двигаться по инерции, ломая позвонки и разрывая ткани. И вот обезглавленная туша рухнула на крышу башни и без вреда для нас скатилась на улицу. С нее спрыгнули один или два панцирных паразита, но я, почти не задумываясь, одним движением пальца покончила с ними. Оторванную голову я оставила на месте предостережением всякому, кто вздумал бы нам угрожать.

Я вам Корделия Па, а не кто-нибудь. Я здесь выросла. И пусть жила в голоде и холоде, пусть меня шпыняли все подряд, все равно это мой дом. А когда к вашему дому приходят чудовища, вы их убиваете и вешаете головы на ограде. В летной школе нас учили, что так повелось с незапамятных времен, с тех пор, как наши предки отбивали стаи волков и львов, которые приходили в ночи за человеческими детенышами.

Две вращающиеся тарелки во главе строя достигли грани, где переставали действовать наши физические законы. Я велела им втянуть мономолекулярные сети и вернуть себе прежнюю форму, после чего завороженно смотрела, как они меняют облик и проскальзывают сквозь плоскость, отделяющую наш мир от другого, не оставив на ней даже ряби.

За ними последовали другие тарелки, и я улыбнулась. Я исполнила свою функцию и свой долг: спасла миллионы людей, живших на Альфа-тарелке и рассеянных по другим. А теперь мне предстояло узнать ответ на вопрос, донимавший человечество с первого открытия червоточин: что лежит по ту сторону? И еще я надеялась встретиться там с отцом. У меня полегчает на душе, когда увижу его, и особенно полегчает, когда верну ему подсаженные мне в мозг воспоминания. Пока что в голове было слишком тесно: Ник вместе с тарелками сминал мои собственные мысли, и мне хотелось вернуть себе право на одиночество в собственной черепушке.

У дверей заплакала Рили Эддисон. Когда окажемся на той стороне, я о ней позабочусь. Но не сейчас. Мне нельзя было отвести взгляда от несущегося на нас водоворота Интрузии, глотающей тарелку за тарелкой, пока не пришла наша очередь. Занавес инобытия упал на город, затянул знакомые здания и улицы моего детства – и наконец лег на башню. Я, скаля зубы, улыбнулась и распростерла руки навстречу будущему.

Приказ от капитана Констанц.

«Действуй, Нод», – говорит она.

И я действую, вызываю кузенов со флота Остроносой смерти.

Говорю им сворачивать работу.

Перевести двигатели в холостой режим.

Отсоединить топливопроводы.

Отключить датчики.

Всеми способами натыкать в спицы гаечных ключей.

Но без необратимых последствий.

Констанц высказалась ясно.

«Без непоправимого ущерба», – сказала она.

И я прошу кузенов обездвижить, но не уничтожать.

Они этому рады.

Они поют.

Воздевают руки-лица в озорной радости.

Из превосходных механиков выходят лучшие саботажники.

Только мы точно знаем, как работают системы.

Столько раз чинили, что отыскали все слабые места.

И они работают.

Они отключают целый флот.

В считаные минуты.

Много смеха.

Много мести.

Белые корабли задуманы не убийцами и не стражами порядка.

Они строились для защиты.

Люди все извратили.

Судак все перепутала.

Совсем неправильно понимает безопасность.

Безопасность – это не утрата свободы. Безопасность – это свобода быть свободным.

Глупые люди.

Глупая Судак.

Променяйте свободу на безопасность – и вы отдадите победу в руки противнику.

Лучше умереть свободным, чем жить в плену.