У меня были другие планы.

– Может, Интрузия меня и сделала, но она мне не хозяйка, – сказала я.

Я прижала голубую подвеску к мрамору колонны. Она утонула в камне, а я еще подтолкнула ее большим пальцем.

– А теперь, – обратилась я к шепчущим в голове голосам, – я знаю, у вас есть когти. Вы их умело скрывали, но я их чувствую под каждым зданием, в ткани каждой тарелки. Я про них знаю. – Шагнув назад, я возвела раскрытые ладони к пололку. – А теперь я хочу их увидеть!

Я висела в пустоте.

Через центральную опору я соединилась с тарелками и видела теперь модель, но достаточно убедительную. Мне, в отличие от Мишеля, не пришлось телом врастать в вещество тарелки. Достаточно было приложить ладонь к прохладному камню, чтобы настроиться на групповое сознание миниатюрных миров.

Увиденное меня напугало.

Тарелки имели связь со всеми творениями технологии очажников. Все древние изделия, раскопанные в глубинах брошенных городов, стали шпионами, рассеянными по всем заселенным мирам от Земли до дальних звезд. Все, что видели, ощущали и улавливали, они передавали в центр.

– Что это за твари? – спросил Мишель.

Его образ парил рядом со мной, одежда лениво колыхалась на несуществующем ветру.

Я заставила себя обратить взгляд на отвратительные подобия драконов, рвущих туман гипера.

– Их называли чистильщиками. – Информация сама вливалась в мою память. – Это из-за них очажникам пришлось построить Кинжальный флот.

– Господи…

Мускулистые тела драконов парили, взмахивая крыльями. Их число множилось с каждой секундой.

– Они долго ждали.

Мишель не мог оторвать от них глаз.

– Чего ждали?

Я покосилась на него:

– Нас. – И увидела, как он дрожит.

– Их можно остановить? – спросил он.

Я поскребла нижнюю губу передними зубами. Из миров человечества поступали дурные известия.

– Холодной часовни уже нет, – сказала я, наугад выхватывая капли из потопа. Голос у меня дрогнул. – И Земли тоже.

Я только раз была на Земле, но в памяти стояло множество картин, и я распознала в себе тоску по силуэтам Рима и Токио, по улочкам Парижа, по влажному блеску Венеции и Лондона.

Никогда я не чувствовала себя такой обделенной, как сейчас, оплакивая целый мир унаследованной от призрака отца памятью.

Я взяла Мики за руку, и мы молча просмотрели новости других миров. Привлеченные кровопролитием войны Архипелаго и самоубийственным крестовым походом Судак, чистильщики оправдывали свое название. Существа размером с автобус налетали волнами в сотни и тысячи зараз, терзая и пожирая на своем пути каждую крошку органики или обработанного металла. Не трогали они, кажется, только камень и бетон, хотя и за это я бы не поручилась на сто процентов. Я видела, как разбегаются люди, как их настигает и поглощает эта волна, как алмазные челюсти рвут и сокрушают тела. Я видела оторванные головы и конечности, перекушенные и растянутые торсы, видела, как драконьи глотки вбирают кожу, кость, хрящи до последней крошки. Чистильщики походили на хищную стаю, но я откуда-то знала, что они наделены разумом.

Распятый в невесомости Мишель обводил глазами пересланные множеством артефактов картины гибели и опустошения.

– Сколько у нас времени?

Я позволила песне тарелок направить меня к клочку неба за красной звездой нашей системы.

Между тарелками уже кружили несколько чистильщиков, а при максимальном увеличении я разглядела корчащийся шар тьмы размером с большой астероид – его неровную поверхность составляли лапы и крылья драконов.

– Сюда движется целый рой, – сказала я, не дав голосу сорваться.

– Что нам делать? – спросил Мишель.

Я заглянула в глубины своего сознания.

– Можно передвинуть тарелки, – сказала я, видя, как древние мирки раскрываются перед мысленным взором просвеченными рентгеном цветками. – У каждой есть свой двигатель. Эти двигатели и удерживали их в строю.

Мишель протянул руку к увеличенному изображению кошмарной драконьей пасти.

– А сумеют тарелки от него убежать?

– Интрузия, очевидно, надеялась на это.

Он, удивившись презрительному тону, искоса глянул на меня:

– А ты против?

– Именно, черт побери. – Я сама чувствовала, как застыло мое лицо. Песня тарелок стала моей песней – вдохновляющим, гордым гимном борьбы, решимости и войны. – Я, видишь ли, знаю кое-что, чего не знает Интрузия.

– И что же это?

Я взяла его за плечо, а другой рукой указала на выстроившиеся перед нами тарелки, в чьих туманных голубых глубинах просвечивали тайны, скрытые на пять тысячелетий, – там, куда не додумались заглянуть ни чистильщики, ни люди.

Песня вздымалась, и моя грудь вздымалась ей в такт. Настало мое время, я пришла на свое место. Меня делали ключом, а я собиралась использовать себя чуточку иначе. Вместо того чтобы возглавить исход, я стану сопротивлением. Оружием.

Я притянула к себе и крепко обняла Мишеля. Лицом обратилась в пространство, наполнив взгляд звездами.

– Я знаю, что мы можем дать бой.

Мы упали в систему тарелок миллионом стрел, выпущенных в одну мишень. Вывалившись в пространство одним целым, белым и блистающим в лучах звезд, мы заполонили небо вокруг тарелок, выстроившись огромной сферой, нацелив острые, как иглы, носы внутрь – так, что ничто теперь не могло уйти с этой горстки обжитых объектов. Мы стаей стремительных, смертоносных пираний окружили неповоротливых сонных китов.

Мне, смотревшей на это из рубки, трудно было устоять перед почти оргиастическим воздействием этой мощи. Располагая такой силой, такой возможностью утверждать свою власть над мирозданием, я ощутила себя почти богиней. Даже выкошенный под корень Пелапатарн в сравнении представлялся мелочью. Там я командовала парой дюжин кораблей – а теперь мои легионы легко окружали целые планеты. Сейчас мы смели бы Внешних, не заметив. Я могла бы в считаные минуты покончить с их флотом и сумела бы завершить войну, не тронув мыслящих джунглей. Я могла бы покорить своей воле всю Общность и своим флотом защитить ее границы от вторжений чужих рас. Я без труда отучила бы Внешних извращать свою культуру чужими идеями и традициями.

Я могла бы стать императрицей.

Правда, белые корабли не позволили бы мне использовать их в эгоистичных целях. Но от фантазий я не удержалась. Надо думать, так проявился побочный эффект близости к величайшей из известных Множественности армад.

О, если бы шуты, распорядившиеся о моей казни, могли видеть меня сейчас – свободной, озирающей поле грядущей победы!