Целую, твой Франкенштейн. История одной любви - Дженет Уинтерсон

Женевское озеро, 1816 год

Водорастворимая реальность

Дождь лил целую неделю; все вокруг – скалы, берег, деревья, лодки на озере – потеряло очертания и слилось в сплошную серую массу. Густой туман плавал даже в нашем доме, построенном, вероятнее всего, из камня. Окно или дверь возникали из белого облака, словно призраки. Каждый предмет утрачивал твердость и становился жидкой копией самого себя. Одежда не высыхала. Когда мы входили в дом, а входить приходилось – ведь надо же выбираться на улицу, – вместе с нами проникала влага. Намокшая кожа, сырая шерсть, от которой разило овцами. На моем нижнем белье появилась плесень.

Сегодня утром я решила пойти гулять нагишом. Что толку в хлюпающей от воды одежде? Обтянутые тканью пуговицы так распухли от влаги, что вчера я не смогла расстегнуть платье, и меня буквально вырезали из него ножницами! Утром кровать насквозь промокла, будто я всю ночь обливалась потом. От моего дыхания стекла покрылись белой дымкой. В камине, где еле теплился огонь, уныло шипели поленья. Я не стала тебя будить и тихонько спустилась по лестнице. Обнаженная. Мокрые ноги скользили по ступеням.

Я открыла входную дверь. На улице лил дождь: монотонно, безучастно. Он шел уже семь дней – не меняя темпа, не усиливаясь и не угасая. Земля больше не могла впитывать влагу и сделалась похожей на переполненную губку: гравийные дорожки тонули в воде, по ухоженному саду текли ручьи, принося к калитке лужи густой черной грязи. Сегодня я отправилась на холм позади дома в надежде поймать просвет в тумане и увидеть лежащее внизу озеро. Я взбиралась вверх по склону и размышляла о том, как трудно жилось нашим предкам без огня, а часто и без крова. Они были детьми природы, завораживающей первозданной красотой и щедростью, – и безжалостной в своих проявлениях. Как тяжело приходилось разуму без слов, точнее до их появления! Однако именно слова, из которых складываются наши мысли, способны терзать нас больше любых капризов природы. С чем можно сравнить… Нет, сравнения тут совершенно неуместны! Каково это – быть бессловесным существом, уже не зверем, но еще не человеком?

Вот я – кожа в мурашках, зубы стучат от холода. Жалкое создание – мой нюх не сравнится с собачьим, моим ногам не угнаться за быстрым скакуном, без крыльев мне не воспарить к не видимым глазу ястребам, чьи крики слышны внизу. Ни плавников, ни хотя бы русалочьего хвоста, чтобы противостоять разгулявшейся стихии. Я заметила мышку, юркнувшую в расщелину. Даже этому зверьку природой дано больше. Человек – самое ничтожное существо, единственный дар которого – способность мыслить.

В Лондоне я чувствовала себя неуютно, то ли дело здесь, на озере, или в Альпах, где ничто не отвлекает от размышлений. Жизнь в Лондоне – вечная гонка за ускользающим будущим. Зато тут время течет спокойно и плавно, и кажется, будто нет ничего неосуществимого и возможно все. Мир на пороге чего-то нового. Мы сами творим свою судьбу. И хоть я не изобретаю машины – я воплощаю мечты.

Жаль, я не завела кошку…

Я смотрела вниз на крышу нашего дома. Видневшиеся сквозь завесу дождя трубы дымоходов торчали на ней, словно уши исполинского зверя. По моей коже прозрачными бусинами катились капли воды. Я будто вышита нитями дождя. Есть нечто прекрасное в украшенной влагой наготе: покрытые сверкающими каплями соски, словно у богини дождя, волосы на лобке – темный треугольник, истекающий водой.

Дождь усилился, с неба обрушился водопад. Вода просочилась сквозь веки, и я начала тереть кулаками глазные яблоки. Кстати, название «глазные яблоки» придумал Шекспир. В какой же пьесе?

И тут я кое-что увидела. По крайней мере, мне так показалось. Выше по склону холма быстро двигалась огромная фигура в лохмотьях. Повернувшись ко мне спиной, существо карабкалось вверх. Движения уверенные и в то же время не очень ловкие – как у щенка, которому трудно управляться со слишком крупными лапами. Я собралась окликнуть странный силуэт, но, признаюсь, не сумела побороть страх.

И вдруг видение исчезло.

Если это заблудившийся турист, то он, скорее всего, вышел бы к нашей вилле. Однако гигант убегал прочь, словно уже обнаружил ее и решил двигаться дальше. Я возвращалась в тревожном настроении: либо мне все привиделось, либо я действительно видела страшную фигуру. Оба варианта смущали одинаково. Я тихонько вошла в дом, на сей раз с черного хода и, дрожа от холода, поднялась по винтовой лестнице. На верхней площадке стоял мой супруг. Я приблизилась к нему нагая, как библейская Ева, и в глазах мужа мелькнула искра желания.

– Я ходила гулять, – произнесла я.

– Голая?

– Да.

Он дотронулся до моего лица и негромко продекламировал:

Вечером все расселись у камина. В комнате царил полумрак. Свечей не хватало, и, пока шел дождь, добыть их не было никакой возможности.

Что, если наша жизнь – плод воспаленного воображения? Что, если окружающий мир – лишь тень, а материя неподвластна зрению, осязанию или слуху, но мы каким-то образом воспринимаем ее? И почему тогда эта призрачная реальность столь ужасна, что от нее бросает в холодный пот? А вдруг мы на самом деле не живы, но и не мертвы? И существуем в состоянии, которое нельзя описать словами «жизнь» или «смерть»? Я всегда этого страшилась, и считаю, что лучше жить, как можешь, и не бояться смерти. Я убежала с будущим мужем в семнадцать и последние два года чувствую, что по-настоящему жива.

* * *

Летом 1816 года поэты Шелли и Байрон, а также врач Байрона, Полидори[4], Мэри Шелли[5]и ее сводная сестра Клер Клермонт, ставшая к тому времени любовницей Байрона, арендовали два дома на берегу Женевского озера в Швейцарии. Байрон жил на большой вилле «Диодати», а чета Шелли поселилась в скромном, но очаровательном домике, расположенном чуть ниже по склону холма. Вскоре об этой компании стали ходить дурные слухи: их обвиняли в сатанизме, разврате и обмене сексуальными партнерами. В отеле на противоположном берегу озера даже установили телескоп, чтобы постояльцы могли наблюдать за якобы устраиваемыми на вилле дикими оргиями.