Я еще тогда поняла: моряк силой отнял жизнь. Но что такое жизнь? Умерщвление тела? Уничтожение сознания? Попрание законов Природы? Смерть естественна. Разрушение тела неизбежно. Без смерти нет новой жизни. И пока есть жизнь, не может быть смерти.

Трупы. Ожившие мертвецы… Луна скрылась за облаками. Готовые пролиться дождем тучи вновь заволокли чистое небо. Если бы мертвого удалось воскресить, стал бы он живым? Если бы двери склепов распахнулись, и оттуда вышли разбуженные покойники… Меня бросило в жар. Откуда взялись такие мысли?

«В моей душе творится нечто, неподвластное разумению»[11].

Чего бы я испугалась больше всего? Покойников? Оживших мертвецов? Или странного существа, которое никогда и не было живым? Я посмотрела на мужа – спящего, неподвижного, но живого. Во сне тело отдыхает, хотя это состояние похоже на смерть. Если бы он умер, как бы я смогла жить?

Среди прочих гостей в нашем доме бывал Шелли. Так мы и познакомились. Мне шестнадцать. Ему двадцать два, женатый мужчина. Однако брак не принес ему счастья. Вот что Шелли писал об отношениях со своей первой супругой Харриет: «Я чувствовал себя так, будто мертвец и живой человек оказались связаны в отвратительном и пугающем союзе»[12]. Однажды, погруженный в печальные мысли, он, словно сомнамбула, шел всю ночь, одолев более шестидесяти километров до дома отца. «Я уже встретил женщину, уготованную мне судьбой»[13], – думал тогда Шелли. Но вскоре произошла наша встреча.

Всякий раз, как только мне удавалось закончить дела по дому, я тихонько выскальзывала за дверь и отправлялась на могилу матери, на кладбище при церкви Святого Панкратия. Опершись спиной о надгробие, я погружалась в чтение. Вскоре мы с Шелли начали втайне встречаться. Мы сидели по краям могилы, осененные благословением моей матери, и беседовали о поэзии и революции. Он говорил, что поэты – непризнанные законодатели мира.

Помню, я думала о матери, лежащей под землей в гробу. Я никогда не представляла ее истлевшим скелетом. Наоборот, мама виделась мне живой – я ощущала это, глядя на карандашные наброски, сделанные ее рукой, и особенно, читая написанные ею книги. И все-таки мне хотелось быть ближе к маминому телу. Я чувствовала – уверена, Шелли тоже! – что на могиле нас сидело трое. Там изливался невероятный покой, не божественный или небесный, а просто от того, что для нас моя мама была жива.

Я полюбила Шелли за то, что он вернул мне мать. Он никогда не ударялся в мистику или в излишнюю сентиментальность… Место последнего упокоения. Шелли – вот мое последнее упокоение.

Отец обезопасил тело матери от копателей и воров, которые готовы добыть за деньги любое тело. Причем они рассуждают весьма рационально: какая польза от тела, если оно уже не нужно самому покойнику? По всему Лондону в моргах лежат тела матерей, мужей, детей, таких же, как я, которые нужны для того, чтобы извлечь печень или селезенку, просверлить череп, распилить кости, вытащить многометровый кишечник.

– Мы боимся не того, что мертвые мертвы, – сказал Полидори. – Скорее, нас пугает, что усопшие могут быть не мертвы, когда мы помещаем их в последнее пристанище. И тогда они проснутся в темноте, начнут задыхаться без воздуха и умрут в страшных мучениях. Я видел следы подобной агонии на лицах некоторых недавно погребенных, тела которых доставили мне в морг для вскрытия.

– Неужели вас не мучает совесть? – воскликнула я. – А как же моральные принципы?

– А разве вам не интересно будущее? Факел науки горит ярче, если фитиль пропитан кровью.

* * *

Ночное небо расколола раздвоенная молния. На мгновение возник электрический силуэт исполинской человеческой фигуры, а потом все опять погрузилось во мрак. Над озером грянул гром, небо прошил огненный зигзаг. Гигантская тень, будто сраженный воин, рухнула на землю. Да, теперь я вижу! Это дерево, в которое ударила молния. И вновь хлынул дождь – застучали миллионы крошечных барабанщиков.

Муж шевельнулся, но не открыл глаз. В свете очередной вспышки вдалеке возник отель – белые стены с черными глазницами окон, словно дворец мертвых. «Тьмы чуждых образов живут в тебе»… Наверное, я легла, потому что проснулась, сидя в кровати: волосы падали на лицо, пальцы судорожно сжимали простыню. Я видела сон. Но сон ли?

«Передо мной возник бледный ученый, последователь темных искусств, склонившийся над существом, которое он собирал воедино. Я увидела отвратительного призрака, напоминающего человека. Вскоре заработала какая-то мощная машина, и существо ожило, но движения его были скованны и неестественны. Результат эксперимента поверг ученого в ужас, и он убегает прочь от созданного им чудовища. Он надеется, что искра жизни, переданная им существу, угаснет сама собой; что созданная вопреки законам природы тварь снова превратится в мертвую материю. Он ложится спать с мыслью, что мрак могилы навеки поглотит ненадолго оживший безобразный труп, который должен был стать вновь рожденным человеком. Он спит, но что-то прерывает сон. Ученый просыпается и видит возле кровати чудовище, которое раздвигает шторы и внимательно смотрит на него желтыми водянистыми глазами»[14].

Я в ужасе открыла глаза. Утром я сообщила всем, что придумала свой рассказ.

Реальность плавится от жары

Я смотрю сквозь зыбкое раскаленное марево на здания; монолитные громады вибрируют, словно звуковые волны. Самолет приземляется. Вот уже виден рекламный щит с надписью: «Добро пожаловать в Мемфис, штат Теннесси». Я еду на международную выставку «Тех-Секс-По», посвященную роботостроению.

– Имя, фамилия?

– Рай Шелли.

– Организатор? Участник? Покупатель?

– Журналист.

– Да, вижу вас в списке, мистер Шелли.

– Вообще-то, доктор Шелли. Научный фонд «Wellcome Trust»[15].

– Вы – врач?