Но храбрости что-то резко поубавилось, и пусть это будет его слабостью и трусостью, но, если Марина ему в один прекрасный момент скажет: «ты мне не нужен», он не будет знать, что ей ответить.

Она ему нужна. Очень. Потребность на грани воздуха.

Какую роль она ему приготовила? Своего друга? Отца ее ребенка? Кто он ей? Кто он для нее?

Эти вопросы требовали ответа. Срочно. Немедленно. Прямо сейчас.

Но страшно было. До ужаса. И ему еще стоит рассказать про Разецкого, про Настю, про аварию. Признаться, и кем он станет тогда?

Марина его возненавидит? Запретит появляться рядом с ней? Рядом с Ильей?

– Ты меня слышишь?

Таня тихо подошла и тряхнула его за плечо.

– Извини, я задумался. Она понимающе улыбнулась, потрепала его по рыжей макушке.

– Я понимаю, почему ты здесь, а не там. Мне бы тоже было страшно. Но Костя, я видела тебя разным, и такого влюбленного наблюдаю впервые. Маришка будет полной дурой, если откажется от попытки создать с тобой настоящую семью.

– У нее уже есть семья, Тань, – приглушенно ответил, загоняя страх и пустоту подальше, вглубь сознания, и не стал ей напоминать, как совсем недавно она сама убегала и пряталась.

– Нет, у нее есть сын и близкие. А семьи нет. И поверь мне на слово, никто и никогда не доводил ее до такого состояния. Она неравнодушна к тебе, что уже огромный плюс.

– Хочешь сказать, что я зря тут торчу и лучше мне быть в другом месте?

– Прямо с языка снял, только… постарайся не кричать, ладно? Криком ты многого от нее не добьешься.

– Понял, спасибо! – он поцеловал Таню в щеку, – Диману привет.

– Можно подумать вы вечность не виделись, – фыркнула она и вернулась за стол к своим бумажкам.

Отвечать Костя не стал и просто вышел из ее кабинета и направился к лифтам. Поглядывал на сотрудников строго и со значением. Кажется, его они боялись гораздо больше, чем Маришку, если не считать ее секретарей, – те его обожали. Варили кофе, спасали от журналистов и их расспросов, – всячески берегли его нервы и неизменно каждый раз спрашивали, как там Марин Сана.

Если подумать, то коллектив хороший, профессиональный, каждый знает свое место и дело. Им просто надо было немного больше свободы и дисциплины, даже где-то субординации.

Все это он им обеспечил в избытке, теперь осталось проинформировать Марину и доказать ей, что больше не следует быть «затычкой в каждой бочке», они все и без нее справятся. Она должна только руководить, направлять и решать те вопросы, в которых её сотрудники не компетентны.

Так будет больше времени на семью и на отдых.

Кстати, хорошая мысль. Они ведь собирались в отпуск, но так и не съездили. Правда, у Ильи учебный год в разгаре, и надо бы узнать, что там с каникулами ближайшими, а еще и врачей спросить, куда можно Маришку везти: какой климат лучше подойдет для полной реабилитации.

Сегодня его выдержка закончилась.

Просто иссякла,– он уже не мог терпеть. Ему нужно было ее увидеть. Просто посмотреть. Можно даже молча. Даже лучше молча, чтобы снова не ругаться.

Она ему просто не верит. С чего бы, если вспомнить их общее прошлое?

Только как ей рассказать все, что он чувствует, если у самого не было слов? Лишь ощущения, для которых он описания и слов не находил.

Костя без нее задыхался. Не мог нормально думать, есть, спать. Ничего не мог. Это будет для нее критерием любви? Или нет?

Он даже сам не помнит того момента, когда в нем такие перемены произошли. Они общались, узнавали друг друга, учились доверять и быть родителями для сына. Да, Марина была в его мыслях, как женщина,– он ее хотел, жаждал. Кровь кипела от желания, но при этом хотел ее защитить и уберечь от всего: боли, разочарований, смерти. От всего! Не получилось… И он виноват, что не углядел. В тот момент, когда Разецкий сообщил про ее болезнь, про возможную смерть… тогда его шибануло, тряхнуло так, что чуть сердце не остановилось.

Тогда он ее уже любил?

Когда испугался? Когда понял, что если с ней что-то случится, его мир никогда прежним не будет?

Или на свадьбе Тани? Он смотрел на нее: как улыбается, как что-то говорит на ухо Золотаревой, склонившись к ней, или как отпихивалась от рук остальных, потому что не хотела идти ловить букет невесты? Точно помнил, что хотел, чтобы поймала и на него посмотрела, после, пытался ее взгляд поймать в тот момент, пусть и без букета.

Никогда и никого не любил, не с чем было сравнить, чтобы наверняка сказать. Но нутром чуял, что это то самое чувство, которое раз в жизни бывает, и не всем дано его пережить. Ему повезло, ему дано. Так стоит ли пугаться отношения Марины и ее ответов?

Наверное, нет. И Таня права.

Он уже сказал ей самое главное. Признался. Теперь осталось только заставить ее в это поверить.

Сложно, но выполнимо! Посильно.

Костя позволил себе два дня передышки, когда краны сорвало напрочь, и он мог дать волю всем своим страхам, сомнениям, чувствам.

И Марине, таким разбитым на глаза показываться было нельзя. В нем она должна видеть защитника, а не сомневающегося в своих силах юнца.

В больницу приехал довольно быстро, купил кактус с ярко-красным, пушистым цветком.

Решил пошутить и как-то помириться. А вдруг Марина швырнет в него кактусом, а потом пожалеет, когда иголки из него выдергивать будет?

Парни прохаживались мимо палаты, свою работу выполняли, как следует.

– Все тихо?

– Да, Константин Алексеевич, к Марине Александровне врач заглянула, еще не выходила.

Костя на минуту застыл и призадумался, глянул на часы на запястье. Почти девять, какой нахрен врач в такое время? Обход был давным-давно.

В палату он влетел с бешено стучащим сердцем и застыл прямо в дверях.

Две женщины сидели, и спокойно беседовали, пока он их не прервал. Посмотрели на него недоуменно, и дальше вернулись к своему разговору.

Если бы он не услышал этот голос, то и не сообразил бы кто перед ним сидит. Но голос он запомнил прекрасно, а теперь и лицо в памяти останется.

– Присаживайтесь, Константин Алексеевич, я уже ухожу, – коротко стриженая блондинка встала и направилась к нему, но Костя ей путь преградил, упер руку в стену.

– Что ты ей сказала? – рыкнул хрипло, а сам на Марину смотреть боялся. Ее осуждения его психика сейчас просто