— это контрразведка абвера. А герр Кригер — десять против одного — тот самый гауптман по имени Отто, что побился из-за меня об заклад с инженером. И проиграл.

Тогда что это за хрень творится? Специально из-за меня гоняют грузовик. Правда, обращаются, как с кандидатом на отправку в концлагерь. Вместо того чтобы отправить с очередным лагерным этапом выбракованных больных и проштрафившихся пленных, как это делается в конце каждого месяца.

Ещё одна проверка? Вполне может быть. У герр Кригера на меня есть далекоидущие планы? А что: знание немецкого, грамотность, беспартийность и крестьянское происхождение, да ещё и силушкой Бог не обидел — все критерии под отбор в диверсионную школу. Херово. Хм, может, не всё так просто и я рано огорчаюсь?

В любом случае срываться в штопор рановато. Головы пооткручивать, будь то в отделе «3А» или ещё где-нибудь, я всегда успею. Терпение, Гавр, терпение. Мне ещё фрау найти нужно. Ну, или фройляйн. Не принципиально. Матрикул даже не ёкнул в присутствии водителя. Значит, минус ещё один кандидат. Ну не может же быть Демиургом один из абверовских охранников? Да и почуял бы его Матрикул, едва меня привезли в Цайтхайн. Нет, это та самая унтер. Терпение, Гавр! Двигаемся дальше.

Отдел «3А» располагался в невзрачной обшарпанной каменной пристройке к кирпичному зданию администрации лагеря. И имел отдельный вход, через который меня, предварительно трижды окатив из ведра холодной водой во дворе, провели в так называемую допросную. На самом деле ничем не примечательная комната-камера с небольшим забранным железной решёткой окошком почти под самым потолком. Окрашенные суриком стены, табурет, на который меня усадили перед обычным конторским столом, оказался привинченным к полу. Охранники ушли, оставив меня одного с невесёлыми думами.

Как ни странно, но транспортировку с предварительной «обработкой» мой организм перенёс хорошо: отбитые рёбра не болели, а на коже не было ни одной существенной ссадины. Удивительно, но дубасившим меня ногами охранникам ничего повредить не удалось. Хотя явно били по-взрослому, но профессионально или команды калечить не было? Из чего я можно сделать вывод, что это либо прямой приказ капитана, либо меня уберегли изменившиеся физические способности аватара.

Меня не пугало продолжение побоев или даже пыток. Я уже несколько раз смог убедиться, что физическую боль тело аватара воспринимает через своеобразный фильтр, причём в любой момент я мог уйти в состояние, предваряющее глубокую медитацию, вот только контролировать ситуацию и целенаправленно действовать я в таком виде уже не смогу. А это чревато травмами, с которыми организм аватара может и не справится. К тому же я до сих пор не получил вразумительных объяснений такому к себе отношению.

Пожалуй, единственное слабое звено — это Шурка-Механик. Не хотелось бы думать, что он раскололся или, того хуже, настучал преднамеренно. Но тогда бы по мою душу явились костоломы из гестапо, а не абвер. Что-то от безделья и скудности информации я себя стал слишком сильно накручивать. Давай-ка, Гавр, поглядим, как карта ляжет, а уж потом…

Кригер не заставил себя долго ждать. Вместе с ним явился рослый лысый немец со снулым лицом и усыпанными мелкими бородавками веками. Пока гауптман устраивался напротив меня за столом, он походя пресёк мою попытку вскочить и гаркнуть «Хайль Геринг!» лёгким тычком в затылок, от которого у меня посыпались искры из глаз и пропал голос. В висках заломило. Нда-а…это не охранники с подкованными сапогами. Это настоящий профи. Похоже, с Кригером пришёл штатный палач контрразведки.

Догадка оказалась верной. Лысый деловито и как-то очень ловко связал мне запястья и перекинул верёвку через блок, закреплённый на крюке под потолком. Подтянул её так, что я повис, еле касаясь пальцами ног бетонного пола. И встал рядом, меланхолично уставившись взглядом в стену.

— Спасибо, Гюнтер. Можешь пока нас оставить, — гауптман махнул рукой лысому и тот молча покинул допросную.

Кригер открыл перед собой кожаную папку с чистыми желтоватыми листами бумаги. Взял в руку карандаш и, пожевав губами, спросил:

— Тэлычко, какое звание ты имеешь в НКВД? Ты коммунист?

Повисла недолгая пауза. Гауптман не поднимал взгляда от содержимой папки. Дешёвый трюк…

— Никак нет, господин гауптман! Я никогда не служил и не имел ничего общего с чекистами. Никогда не был членом партии. Я рядовой красноармеец и…

— Ты лжёшь! — спокойно констатировал Кригер, — во время стандартной проверки после заявки инженера шахты Зеештадт выяснилось, что ты ещё на этапе был связан с пленным офицером и ещё несколькими коммунистами, которые недавно пытались совершить побег из арбайткоманды. Шайзе! Ты проявил подозрительную инициативу при регистрации по прибытии в Цайтхайн, пытаясь войти в доверие к представителям администрации. Ты отлично владеешь немецким. И твои объяснения — это лепет ребёнка. У меня есть письменные показания полицейских лагеря о твоём подозрительном поведении на этапе, мародёрстве и случаях подкупа охраны, а также торговле с польским населением в оккупированной зоне.

Наконец, гауптман остановился и пристально взглянув на меня. Видимо, полагая, что я должен сейчас начать оправдываться и визжать, вымаливая пощаду. А ещё обязательно признаться, что являюсь специально засланным разведчиком и готов на всё ради сохранения жизни.

Что ж, герр Кригер. Попробую немного поломать стереотип и удивить вас. Тем более что если бы всё, что вы мне тут про меня наплели было подтверждено неопровержимыми фактами, то я бы не отделался всего лишь побоями. Пусть и чрезвычайно чувствительными. Я тебе зачем-то нужен, гауптман, раз ты снизошёл до подобной возни с простым красноармейцем.

— Господин гауптман, если вы, как представитель великого Рейха, считаете меня виновным, я не должен спорить. Возможно, вы во многом правы. Я виновен в том, что не проявил достаточной бдительности и не распознал замаскированных врагов Германии и фюрера среди тех пленных, что были со мной на этапе. Иначе я бы обязательно доложил господину Вайде или его подчинённым о наличии в вагоне коммунистов, красных командиров и евреев. Моя вина в том, что я слишком доверчив и сострадателен. К тому же моё физическое состояние довольно плачевно. Что сказывается и на умственных способностях. Что же по поводу мародёрства: я полностью признаю свою вину в том, что выменивал одежду с умерших на продукты питания у поляков, забирая себе часть обмундирования. Мне повезло снять с трупов несколько золотых вещей, которые я выменял на воду для себя и своих товарищей. Если мне будет позволено, я готов заявить, что придерживаюсь правил солдатской чести и взаимопомощи. Вам, как настоящему офицеру вермахта, это должно быть понятно, — на свой страх и риск я добавил немного