Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я сейчас! — обрадованно воскликнул Механик и исчез где-то за верстаком, — вот! — он протянул мне небольшой топорик и сточенный старый напильник, перемотанный дратвой у рукоятки, — пойдёт?
— Поедет, — буркнул я, пробуя лезвие пальцем, — теперь слушай внимательно. Закройся до утра и сиди тут. В барак не ходи. Я еду и долблёнки у тебя пока оставлю. Приготовь мне ведро воды. Через час-два вернусь, обмыться не помешает. Постучу вот так: два коротких, три длинных. Понял?
— Да.
— Ты об обмене на шахтёрскую одежду договорился?
— Двадцать марок.
— Деньги остались?
— Нет. Всё ушло на продукты. И ты…долю обещал, — похоже, Шурка совсем ожил, раз сквозь страх проклюнулся коммерсант.
— Я слово держу. Вот держи. Тут ещё сотня, — я сунул механику деньги. Как знал, прихватил из заначки, — постарайся завтра вместе с вещами прикупить ещё продуктов. Лучше из сухого пайка. Чем дольше храниться, тем лучше. Усёк?
— Да.
— И ещё. Запомни. Скорее всего, меня тут через несколько дней уже не будет. Вернусь в Цайтхайн. Твоя жизнь на кончике твоего языка. Будешь молчать про полицаев и сегодняшнее — останешься жив. Поверь, если их трупы и найдут, то не так быстро. Надеюсь на твою соображалку и чувство самосохранения, Механик. Ну а если протечёт через тебя ещё раз, не взыщи, — я постарался ему подарить самую проникновенную улыбку из своего арсенала и похлопал Механика по плечу. Бывай!
— Удачи! — к концу разговора совсем успокоившийся Шурка уже не напоминал обоссавшегося суслика. Даже порозовел немного.
Легко сказать, спрятать трупы. Это я в мастерской хорохорился. Хотя…если подойти творчески и с огоньком. Никогда не знаешь, какие неожиданные знания хранятся в голове обывателя двадцать первого века, любящего почитывать на досуге детективы и боевики. И до чего доходит, порой, пытливый разум авторов этого чтива.
Засунув поглубже мысли о возможных подельниках мёртвых полицаев, я затащил в мастерскую труп Грицко. На недоумённый взгляд Шурки, ещё не успевшего закрыть входную дверь, пояснил:
— Сначала раздену.
Оно и правда: пока буду ныкать тела изгваздаюсь так, что мама не горюй! Да и после стычки и моих кульбитов в грязи гимнастёрка со штанами почти на ладан дышат. Комплексами я не страдаю, поэтому воспользуюсь одёжкой мертвяков. Вон она, какая у них добротная. Взял бы и обувь, да только больно уж приметные сапоги у Грицко с подельником. Наваксенные, фасонистые. Были бы какие-нибудь говнодавы — взял не задумываясь. А то с таким же успехом можно было бы выйти на утренней поверке и сказать: «Я грохнул двух полицаев». Занавес.
Тряпки забросил в тот же угол, где пристроил долблёнки и мешок с едой. Сапоги, связав бечевой, повесил на шею, сложив в них топор и нож. Забросил на левое плечо труп Грицко. Тело второго полицая, обвязав его же разорванной гимнастёркой вокруг пояса, просто подцепил правой рукой.
— Закрыть дверь не забудь, бедолага, — бросил я Шурке Механику и шагнул в темноту.
Тащить тела было не столько тяжело, сколько не совсем удобно. Громоздко, но терпимо. План по укрытию трупов полностью сформировался в моей голове ещё в тот момент, когда решил их раздеть.
Две отхожие ямы в рабочем лагере были устроены незамысловато: траншея метровой глубины длиной десять метров и приспособленное у края грубо ошкуренное бревно на деревянных же столбах. А вот третья точка, к которой я сейчас и пробирался, стараясь оставаться в тени бараков, видимо, было оборудовано ещё до того, как это место отвели под пребывание военнопленных.
Полноценный сортир на шесть посадочных мест, правда, без стен и крыши, но зато с тремя перегородками, дощатым настилом и ступенями. А главное, под всеми этими досками была вырыта довольно глубокая яма.
Цель определена, оставалось пройти полсотни шагов. И я молился всем богам, чтобы по закону подлости не быть застуканным за двойным грязным делом.
Дождь припустил ещё сильнее, будто подбадривая меня. Лило как из ведра, да так, что в двух шагах даже на освещённых прожекторами участках видны были лишь неясные мельтешащие тени. Спасибо тебе, Закон Сохранения Реальности. Может, это и не твоя заслуга, но мне так удобнее считать.
Топорик пригодился в первые же минуты: боковые доски настила так разбухли и буквально «приварились» многодневной грязью к помосту, что я потратил на создание более-менее подходящей дыры почти десять минут. Вездесущие куски щебня, сваленные неподалёку от сортира в незапамятные времена с неизвестной целью и давно ставшие малозаметной частью ландшафта, тоже пошли в дело.
Мне нужно было не просто сбросить трупы в отхожую яму. Важно, чтобы они достаточно погрузились в энтропийную субстанцию. Хотя бы на несколько суток. А без вспарывания животов и набивания их чем-то тяжелее земли и песка подобное невозможно.
Да, такова суровая реальность, как бы банально это ни звучало. Эх, видели бы меня сейчас Странник или Смотрящий!
Наконец, всё было завершено и я загнал обухом топора сдвинутые доски на прежнее место. Ливень помог мне скрыть небольшие следы крови, растёкшиеся по доскам.
Устал. Не столько от физической нагрузки и холода, сколько от самой мерзостной сути процесса, которым занимался. Какими бы ни были полицаи отморозками, а всё же люди. А вот так, нырнуть в дерьмо, со вспоротым брюхом. Пусть даже и после смерти.
Видно, что-то серьёзно сдвинула в моих мозгах эта миссия, коль я без особых угрызений совести шлёпаю назад в мастерскую с одним только желанием: переодеться в сухую одежду.
На условный стук дверь открылась не сразу, лишь спустя несколько минут.
— Заснул, что ли? — грубо оттолкнул я Шурку-Механика и проскользнул в тёплое нутро мастерской. Хозяин не спал, растопив буржуйку, в которой так уютно потрескивали дрова.
— Да дождь барабанит, едва услышал, — пожал плечами Шурка, — я тебе воды согрел, возьми в кастрюле на буржуйке.
— Ух ты! Вот это тема! — ближайшие пять минут я не мог оторваться от такого экзотического для этого места процесса, как мытьё тёплой водой с кусочком сероватого мыла, величиной с ноготь большого пальца.
Грехи, конечно, им не смоешь, но грязь и вонь человеческую вполне получится…
Глава 14
Боль — самая динамичная и эффективная форма допроса.
К нарам пробирался уже под утро, хорошенько спрятав половину съестного в старом