прицельно, но жертвы иногда были. Доставалось и основному, и транзитному составу заключённых, выходящему на построение, так как больные, полицаи, работники госпиталя и прочие писари с хлеборезами отсиживались в своих бараках и хозпостройках. Испытывать судьбу дураков не было.

Сомневаюсь, конечно, что такое происходило каждый день. Ибо такой перерасход боеприпасов для рачительных немцев — это не совсем то, что укладывается в рамки привычного представления о вермахте.

Следует отметить, что в нашем лагере для арбайткоманды, кроме бараков, мастерской, карцера и карантинного сарая (он же использовался как морг) других строений не было. Так, несколько вспомогательных навесов. Пара колодцев. И три отхожие ямы с деревянными помостами и брёвнами вместо стульчаков.

Даже производственный отдел и администрация находились в соседнем чешском посёлке, где традиционно проживали местные шахтёры. Полицаям приходилось ночевать в специально выделенном закутке одного из бараков — единственном месте, имеющем кроме мастерской Шурки электрическое освещение и сваренную из железа печку.

Медосмотры заключённых были редки: за почти месяц моего пребывания я так и не наблюдал ни одного. Поэтому сегодняшняя смерть Димона от скоротечной чахотки из моей бригады не была чем-то из ряда вон выходящим.

В основном бы лагере его и Лёху давно отделили от других и отправили сначала в карантинный барак, потом в лазарет. Хотя освобождение от тяжёлой работы стало бы довольно условным. Неходячих больных кормили по остаточному принципу, половинной пайкой, а то и просто пустым кипятком три раза в день. Нередкими были так называемые «отборы на временные работы».

Комендант лагеря или его заместитель — зондерфюрер часто «баловали» контингент больных распоряжениями об отправке ходячих на погрузку и заготовку леса, разгрузку вагонов. Да и просто сдавали внаём доходяг местным фермерам и прочим мелким предпринимателям, кладя, естественно, доходы в собственный карман. И никакой заботой об экономике великой Германии тут и не пахло.

В немецком тылу при малейшей возможности свой гешефт делали все, невзирая на принадлежность к военной или социальной группе. В моей реальности историки отмечали, что даже фюрер предпочитал, чтобы его адъютанты приобретали кофе исключительно на чёрном рынке, о чём он не раз настойчиво им напоминал. Интересно, а нынешний рейхсканцлер Герман Геринг, известный гедонист и не дурак пожрать, тоже поощряет чёрный рынок? И проповедует принцип фашистских бонз: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку»?

Общую схему мне в подробностях объяснила ещё Сталина Моисеевна на своей знаменитой кухне. Мы в основном предполагали использовать её для вариантов адаптации и создания связей с местным подпольем, чтобы затем использовать для облегчения участи пленных из групп риска, в том числе и для сокрытия бывших командиров, политработников, сотрудников НКВД и евреев.

Подобные «игры» с контингентом, учётными документами и перетасовкой пленных при наличии связей и верных людей на нескольких ключевых местах не были, оказывается, чем-то необычным или редким и имели массу примеров в офлагах, шталагах, концентрационных лагерях и поселениях остарбайтеров. Подмена фамилий, подлог карточек личного учёта, когда происходила полная смена личности, приписки нужных диагнозов и прочее. Да мало ли что ещё…

Или, к примеру, знаменитый на весь мир, благодаря фильму Спилберга, Оскар Шиндлер. На мой взгляд, являющегося далеко не однозначной фигурой среди героев борьбы с холокостом. Поскольку этот предприниматель изначально, да и в продолжении своей деятельности, ещё до войны руководствовался исключительно личной выгодой. Это уж потом, предположительно насмотревшись на «художества» нацистов, проникся и пересмотрел свои взгляды, а может, попросту сообразил, что члену НСДАП с 1938 года и платному агенту абвера с 1935-го рано или поздно придётся ответить, если не перед земными судьями, то уж перед небесным точно. Ну что ж, лучше вовремя, чем никогда. Кстати, сейчас Оскар Гансович должен обретаться здесь где-то совсем рядышком, в Кракове, наблюдая уничтожение тамошнего гетто, так сказать, в реальном времени и пространстве.

Другое дело, что мне ну никак не подходила схема длительного внедрения, что называется, «врастания» в шкуру предателя. Мне бы чего попроще да поэффективнее. И желательно как можно быстрее. Тем более что объект миссии с определённой вероятностью уже определился. За неимением гербовой, приходится писать на простой.

— Приветствую труженика молотка и зубила! — поздоровался я с согнутой над верстаком спиной Шурки-Механика.

— И тебе не хворать, Петро! — преувеличенно-бодро улыбнулся мастер, развернувшись ко мне от стола.

— Как мой заказ?

— В лучшем виде. Дзеравяшки во-он на том шкафу, в рогожке. Забирай. Я их ещё керосином с толикой машинного масла пропитал несколько раз. От сырости, — странно, но мне показалось, словно Шурик оправдывается.

Ох, не нравится мне это. Подобное «ж-ж-ж!» неспроста. Тут свет керосинки упал на левую сторону лица Механика. Э-э…брат, да тебя кто-то совсем недавно неслабо рихтанул. И не раз. Знатный синячище. И это прокол, Механик!

Я забрал долблёнки, заботливо завёрнутые в ветошь. Не утерпел и отвернул край. Шурка и впрямь был настоящим мастером. Деревянная обувь — настоящий шедевр, сотворённый в лагерных условиях.

— Знатно вышло, Александр, — от души похвалил я, приближаясь к столу Механика и незаметно оглядывая мастерскую на предмет неожиданных гостей, — а как насчёт остальных наших дел? — вторую часть фразы я произнёс уже значительно тише.

— На марки удалось приобрести у чехов только сахарин, зато много, ещё килограмм копчёного шпика и два кило маргарина. Маргарин длительного хранения из армейского пайка. На свой риск согласился на оставшиеся деньги купить галет и прессованных сухофруктов. Сахара и масла купить не удалось. Был шоколад, но цена…сам понимаешь.

— Неплохо. Не переживай, Шурка. Сойдёт и маргарин с галетами. А что по одёжке?

— Завтра будет шахтёрский комплект: куртка, штаны, сапоги, ремни. Почти ненадёванный. И ещё пара отрезов на портянки…

— Добро! — я склонился к уху Шурки-Механика, отмечая его нездоровую бледность и лоб, покрытый крупными бисеринками пота, — а теперь, друг мой, скажи, меня никто не ждёт на выходе из мастерской? И не ори, не дёргайся — удавлю-ю… — прошипел я, железной хваткой сцепив пальцы левой руки на основании шеи Механика, — ну! — Пришлось резко толкнуть его, да так, что лоб его с тихим стуком поздоровался со столешницей.

— Не убивай, Петро! Я не виноват…полицаи выследили тебя у мастерской. Потом ко мне привязались. Били. Сильно. Один из них давно знает про мои гешефты с местными. Я помогаю ему иногда выменивать продукты и керосин на самогон и курево. Прости, они бы меня в Цайтхайн спровадили, а там…мне край…

— Не мельтеши, Шурик. Сколько их всего?

— Д-двое, — клацнул зубами Механик.

— Первый — твой заказчик. А второй полицай кто?

— Из новеньких, Грицко. Он-то тебя и…

— С-сука…Понятно, — прервал я пытающегося оправдаться Шурика, — что они знают?