деле просто никому не хотелось задерживаться из-за него. Да уж надо было есть побольше, думала я. Буксируя свои нагруженные сани по 8–12 часов в день, я старалась оставаться сосредоточенной и спокойной. На многие километры вокруг ничего не было видно, на все 360° обзора – вообще ничего, только снег и снег. Это было все равно, что держать в руках и пытаться читать книгу, все страницы в которой пусты. Трудно было ориентироваться, приходилось выискивать на горизонте бугорок и фокусировать на нем взгляд, пробираясь по застругам47, длинным острым бороздкам, вырезанным в снегу порывами ветра. Время шло, солнце почти не двигалось на небе от полудня одного дня до полудня другого. Из-за безжалостного ветра у меня звенело в ушах. Все – повторяю, все – части нашего тела были закрыты. Вообще все. Всякий раз, останавливаясь на отдых, мы надевали рассчитанные на температуру ниже -40° пуховые куртки, которые везли под рукой на верху саней.

Ночью я лежала в спальнике и читала книгу сэра Ранульфа Файнса «Капитан Скотт», в которой излагалась мучительная история первых антарктических экс-педиций. Капитан Роберт Фолкон Скотт, офицер британского королевского флота и первопроходец, объявил на весь мир, что первым окажется на Южном полюсе, но, добравшись туда, обнаружил там записку от норвежского исследователя Руаля Амундсена, в которой в основном говорилось: «Если мы погибнем на обратном пути, пожалуйста, сообщите королю Норвегии правду о том, кто первым добрался до Южного полюса». Хотела бы я знать, как это повлияло на физическую и умственную выносливость экспедиции Скотта? Тем не менее, будучи истинным джентльменом, капитан Скотт взял записку на тот случай, если Амундсен не вернется. (В конце концов, так оно и вышло, Амундсен пропал в другой экспедиции спустя более десятилетия.) Скотт и его люди погибли во время бури от голода и истощения, когда до ближайшего склада продовольствия и до спасения им оставалось идти менее 20 км. По религиозным соображениям они не приняли морфин, чтобы облегчить свою смерть, веря, что иначе их души будут прокляты и попадут в ад. Они просто ждали смерти и позволили переохлаждению прикончить их. Не могу перестать думать о том, как капитан Лоуренс Отс 48вышел из палатки в свой 32-й день рождения, сказал напоследок. «Пойду пройдусь. Возможно, задержусь».

На третий день мы прошли более 19 км, и Дэниел почти все время был нашим штурманом, так что вечером он заполз в спальник и мигом провалился в сон, а я смогла, наконец, заняться личной гигиеной в полевых условиях и обтерлась с ног до головы влажными салфетками Wet Ones. Мне нравится очищать лицо, ноги и интимные места каждый день, а остальные части – когда представится такая возможность, а это намного легче, когда твой сосед по палатке женщина, а не мужчина. Я стянула носки и глубоко вдохнула холодный воздух. Три пальца на правой ноге стали липкими и приобрели неприятный пурпурный оттенок гниющей сливы. Я сжала их большим и указательным пальцами и ничего не почувствовала, они совсем онемели, словно галька на пляже.

– Черт! Нет, нет, нет, нет…

Я так старательно занималась стертыми пятками, что даже не заметила признаков обморожения пальцев ног. В голове замелькало тошнотворное слайд-шоу о том, как Перри пытался оживить свою обмороженную стопу на Эвересте. И все ужасные видео с YouTube. Хуже всего, что перед моим мысленным взором никак не исчезало воспоминание о культе искалеченной ноги моей матери и о пластиковом протезе с лиловой имитацией плоти.

– Дэниел? – я принялась пихать его. – Дэниел, проснись!

– Уф… Что такое? – он перекатился на бок, заслоняясь от солнечного света.

Я указала на свою стопу. Он потер висок и сказал:

– Ну ни фига себе. Когда ты успела?

– Не знаю, – ответила я. – Сейчас не это важно. Я просто хочу узнать, что мне теперь делать.

Он был так вымотан, что толку от него сейчас было мало. Я быстро оделась и пошла в палатку Скотта. Он осмотрел мои пальцы и посоветовал:

– Да, это лучше держать под контролем. Прими пока ибупрофен. Вечером, как буду звонить в Юнион-Глейшер, спрошу у них совета.

– Похоже на ботиночное обморожение, – сказал в тот вечер врач из Юнион-Глейшер.

– Ботиночное обморожение? – переспросила я.

– Такое случается с лыжниками на длинных дистанциях, – пояснил Скотт. – Происходит от того, что на ходу лыжник упирается пальцами в ботинок, а ботинком в лыжу. Особенно часто это возникает, если второй палец на стопе длиннее первого, вот как у тебя. Получается повреждение тканей, напоминающее обморожение, отсюда и лиловый цвет, а потом могут вздуться волдыри. Не буду тебя обманывать: это очень больно.

– Класс. Опять волдыри. И боль.

– Как ты держишь стопы на ходу, поднимаешь или продвигаешь вперед?

– И то и другое, я думаю.

– Ладно. Завтра я еще раз осмотрю тебя.

После ужина и горячего шоколада мы отправились спать, но в час ночи я проснулась от невероятной колющей боли в стопе. Пальцы ног покалывало и дергало. Казалось, мне прижигают их раскаленным железом. Черт! Боль приходила и уходила без предупреждения, вспыхивая, как молния, всякий раз, как я засыпала и нечаянно касалась стопой другой ноги или шва спальника. В конце концов, измученная и встревоженная, я принялась рыться в аптечке в поисках викодина, после чего, наконец, уснула. Я боялась того, что принесет новый день, но, как это ни странно, весь день шла на лыжах и ничего не чувствовала. Однако на следующую ночь и дальше, когда ткани начинали оттаивать после нескольких часов на морозе, мне казалось, что в стопу вгрызается гремучая змея, раз за разом выдергивая меня из глубокого сна. Я лежала и дрожала, стараясь не стонать и не шевелиться и приказывая себе отдыхать, даже если нет сил уснуть.

Я прочитала последние страницы своей книги и лежала, размышляя над советом сэра Ранульфа Файнса. Являясь исследователем, он рассуждает в книге «Капитан Скотт» и о том, как осторожно следует подходить к трактовке записок и дневников любых экспедиций. После тяжелого дня так и хочется обвинить товарища по команде в том, что он ничем не помогает остальным, достаточно резко выражая свои мысли в личном дневнике. Но представьте себе, что автору дневника, его спутнику или им обоим суждено погибнуть на следующий день. В этом случае тот, кто станет читать дневник экспедиции, предположит, что автор ненавидел своего товарища по команде, тогда как на самом деле у них просто выдался нелегкий день. Мне нравится, что Файнс делает особый акцент на этом. Видит бог, если бы я вела дневник, любой его