свинья заслуживает звонкой пощечины, а не поцелуя. Сейчас я как врежу ему! А потом выскажу все, что думаю о его беспардонном поведении и фамильярных поползновениях на мою… Его сильное тело прижимается к моему, мгновенно предательски затрепетавшему и застонавшему подобно голодной собаке в предвкушении сытного обеда. Наши языки переплетаются, радостно узнав друг друга. Мои веки опускаются, уронив занавес над реальностью происходящего. Я не помню, как мы оказываемся в моем номере, ни как моя тонкая туника, взмахнув шелковыми рукавами приземляется на пол, потянув за собой кружевные трусики и лифчик. Моя воля полностью подавлена, я опять ощущаю себя рабыней, отданной во власть жестокого хозяина. И я не в состоянии сопротивляться его властному напору.

– Ты ведь этого хочешь, да? – вопрошает он, припечатывая меня к спинке кресла, -Громче! Я не слышу!

– Да, – мычу я, взбудораженная своей унизительной покорностью, – Хочу…

Где-то в другом измерении темноволосая наставница, облачившись в монашескую рясу, грозит мне кулаком. «Уважающая себя дама не должна позволять обзывать себя шлюхой и шлепать по попе! Ведешь себя как дешевая девка из подворотни!» «Ничего ты не понимаешь, зануда» закатывает глаза в ответ блондинка в латексном наряде. «Ее как раз это и заводит».

– Вот так тебе нравится, да? Отвечай! – настаивает мучитель, распяв мое покорное туловище на просторной кровати и закинув мои ноги себе на шею, – Смотри на меня! Не закрывай глаза!

– Да, да, еще, сильнее.., – бессвязно бормочу я под его грозным обжигающим взглядом.

Он нарочно причиняет мне боль, но сквозь пелену этой навязанной муки первые позывы приближающейся лавины блаженства вопринимаются еще острее. Я пытаюсь оттянуть заветную секунду на столько, на сколько возможно, чтобы насладиться в полной мере болезненно-сладостным ожиданием и глубоким единением наших тел. Но балансировать на краю мне удается не долго, очередной властный окрик, и бескомпромисный приказ, ослушаться которого я не смею, заставляют меня пересечь тонкий рубеж и рассыпаться по комнате фейерверком крошечных счастливых молекул. Франсуа, тяжело дыша, опускается на простыню рядом с оставшимися от меня после этого масштабного катаклизма руинами. Я жду, что он по обыкновению протянет руку, чтобы коснуться моего лица, укутает меня в благодарную нежность, согреет заслуженной безоговорочным послушанием лаской. Но ничего подобного не происходит. Переведя дыхание, мой супруг молча покидает ложе любви и отправляется в душ, даже не глянув в мою сторону. Как будто я и в правду одна из тех недорогих примитивных путан, что наводняют по вечерам Promenade des Anglais. Как будто он уже раскаевается в этом, малозначительном секс-турнире, на котором вопреки воле хозяина настояло разыгравшееся либидо, и спешит смыть с себя липкий запах чужой кожи. В том заветном уголке моего организма, где только что весело справлял победу оргазм, прорастает колючий росток теперь уже не приятной, а обычной мерзкой и горькой боли. Он стремительно взбирается вверх, раня длинными шипами все попадающиеся на пути внутренности и, добравшись до горла, застревает когтистой веткой, перекрыв доступ кислороду. Я медленно сползаю с постели, заворачиваю свой осверненный корпус в белый халат. Не смотря на полученное всего несколько минут назад яркое и пронзительное удовольствие, я ощущаю себя оплеванной и почти изнасилованной. Франсуа выходит из ванны, на ходу натягивая джинсы и майку.

– Тебе не кажется, что нам надо поговорить? – сдавленно шелестит за меня колючка.

– Прости, дорогая, у меня нет времени, – безразлично бросает в ответ изощренный изверг. «Дорогая» звучит так презрительно, что я предпочла бы, чтобы бы он заменил его вульгарным ругательством.

Громкий хлопок двери заставляет кактусиную лапу внутри меня подпрыгнуть, оцарапав не задетые до этого органы. Никогда еще ни одному мужчине не удавалось так сильно меня унизить. Что в сравнении с сегодняшним эпизодом жалкие ухмылки Забельского, постное обвинение Маркуса в моей холодности, малодушное дезертирство мосье Сешо или длинная вереница безликих Саймонов, Томасов и Стефанов, которые спешили от меня к своим заморским женам? Все эти суровые ветра трепали странички моей биографии, но ни один из них не смог вырвать листик вот так вот резко, грубо и с корнем. Я подпустила Франсуа слишком близко, открыла ему самые сокровенные секреты своего тела, позволила то, что никогда никому не разрешала. И я даже поверила, что могу любить его. «Дура!» печально вздыхает брюнетка.

Я забираю свою машину, бросаю в багажник чемодан, объясняю Полине, что мне надо срочно уехать, и покидаю прожорливое нутро одного из самых дорогих и пафосных европейских курортов.

Глава 24

«Развод» и девичья фамилия

Следующая неделя проползает шершавым пузом по ребристой поверхности будней, медленно и осторожно как боец по минному полю. Я налагаю строгое эмбарго на любые мысли и воспоминания, носящие имя подлеца Франсуа. Если такие все же прорывают заслон охраны и пробиваются в запретную черепушку, я безжалостно луплю по ним молотком. Время-эскулап обещает по средствам целительных минут и часов вытравить из моего организма ядовитый недуг.

Однажды, туманным июльским утром мой нерасторопный завтрак на терассе Карлтона тревожит судорожная пляска айфона. На экране красуется номер, который не смотря на все установленные запреты, так и не стерся окончательно из моей памяти. «Прости, дорогой, у меня нет времени» мысленно отвечаю я звонящему, отправляя в рот кусочек свежего круассана. Но абонент не унимается. Я отвечаю на шестой по счету вызов.

– Лиза! – орет мобильник дребежжащим от волнения голосом, – Слава Богу ты ответила! Лиза, Леа пропала!

– Куда пропала? Что ты вообще на меня орешь? – морщусь я, немного разочарованная причиной этого неожиданного звонка.

– Ее украли, понимаешь? Какие-то уроды! Мне только что звонили! Они требуют за нее деньги. ВСЕ деньги! 150 миллионов!

– Это что шутка такая неудачная?

– Если бы шутка. Ты где сейчас?

– В Карлтоне, – нехотя признаюсь я, отказываясь верить в реальность этой заявки.

– Буду через пять минут!

Он появляется на террасе взмыленный, растрепанный, наряженный в какие-то подозрительные шмотки, отдаленно напоминающие его прежнее обмундирование неудачника. Сегодняшний Франсуа совершенно не похож на того высокомерного франта, который кривлялся за столиком ВИП в окружении глянцевых блондинок. Рухнув напротив меня, он первым делом выбивает из пачки сигарету и жадно затягивается. Я терпеливо жду, пока он заправится никотином и объяснит мне, наконец, что это за несуразный фарс он упомянул по телефону.

– Веро покупала продукты в супермаркете, – начинает он, запив табак вероломно позаимствованным у меня апельсиновым соком, – Отошла на пару метров за какой-то вещью, оставила Леа в тележке. Оглянулась, а ее нет. Закричала, побежала искать. Нигде никто ничего не видел. Была девочка и испарилась.

– В супермаркетах обычно камеры наблюдения стоят, – замечаю я отстранненно, упорно