По перламутровому небу разливался тусклый рассвет. Лили подобралась к окну, стараясь не высовываться сверх необходимого, прицелилась в вяз, потом в расплывчатую тень рядом с ней и выстрелила.

Это не кролик, но можно же внушить себе, что это он. Вспомнилось, как она охотилась на кроликов под Вуллонгонгом вместе с Колином Уотсоном – в те времена, когда еще звала его папой. Тогда ружье казалось больше и тяжелее. Но у нее была твердая рука. Колин научил ее не пугаться грохота и отдачи.

Ее мутило, когда кролики, точно разорванные бумажные пакеты, обмякали на иссушенной земле. Но кролики были вредителями, напастью; она научилась давить в себе сочувствие.

А тут перед ней другая напасть. Лили бесстрастно выжала спусковой крючок. Приклад ударил в плечо. Гильза звякнула о деревянный пол и закатилась под кровать Ника.

Ей показалось или расплывчатый силуэт действительно пошатнулся и упал? В этом сумраке невозможно разглядеть толком…

– Не останавливайся, – бросил Том, перезаряжая пистолет. – Этих ребят одним выстрелом не уложишь. Живучие…

Гилфорд не чувствовал левой ноги. Когда он посмотрел вниз, то увидел, что над коленом расплывается влажное темное пятно, от которого разило кровью и мясом. Рана уже затягивалась, но, похоже, был перебит нерв, а на то, чтобы он сросся, требовалось время.

Гилфорд пополз к дивану, оставляя кровавый след.

– Эбби? – позвал он.

Сквозь разбитые дверь и окно снова влетели пули. В дальнем конце комнаты затлели шторы, чадя темным дымом. Что-то снова и снова бухало в кухонную дверь.

– Эбби?

Ответа с дивана не последовало.

Он слышал, как Том и Лили стреляют наверху. Снаружи доносились крики боли и смятения.

– Скажи что-нибудь, Эбби!

В спинку дивана попало несколько пуль. В воздухе, точно грязный снег, висели частицы конского волоса и ваты.

Ладонь Гилфорда угодила в лужу крови. Кровь была не его.

– Четверых мы свалили, – сказал Том Комптон, – но они пролежат недолго, если мы их не прикончим. К тому же за домом могут быть и другие.

На втором этаже не было ни одного окна, которое выходило бы на ту сторону.

Том побежал по лестнице вниз. Лили последовала за ним, стараясь не отставать. Вот теперь руки у нее тряслись. В доме стоял запах пороховой гари, древесного дыма, мужского пота и еще чего-то неизмеримо худшего.

Дойдя до гостиной, следопыт как вкопанный остановился в арке дверного проема.

– О господи!

Кто-то проник в дом через заднюю дверь.

Это был полный мужчина в серой форме территориальной полиции.

– Шериф Карлайл, – выдохнул Гилфорд.

Он был ранен и оглушен, но все же смог подняться на ноги. Одной рукой Гилфорд зажимал окровавленное бедро, другую умоляющим жестом протянул к шерифу. Пистолет валялся на полу у дивана…

…У залитого кровью дивана.

– Они ранены, – жалобно произнес Гилфорд. – Пожалуйста, помогите отвезти их в город! Им нужно в больницу.

Но шериф лишь молча улыбнулся и вскинул пистолет.

Шериф Карлайл. Один из плохих ребят.

Лили дрожащими руками попыталась прицелиться в него. Сердце у нее бешено колотилось, но кровь сгустилась в ледяную вязкую жижу.

Шериф успел дважды спустить курок, прежде чем выстрел Тома отбросил его к стене.

Следопыт подошел вплотную к распростертому на полу Карлайлу. Одну за другой всадил три пули в лоб, и голова превратилась в красное бесформенное месиво, как те кролики на австралийской ферме.

У лежащего на полу Гилфорда из простреленной груди текла кровь.

Эбби с Николасом, безнадежно мертвые, лежали за не спасшей их «крепостью».

Гилфорд очнулся в тени вяза, в кусте псевдоанемонов, синих, как глетчерный лед. Легкий ветерок холодил кожу. В рассеянном свете дня все вокруг казалось омытым равномерным сиянием, как будто из его восприятия вдруг разом стерлись любые изъяны.

Но небо было черным и полным звезд. Странно.

Он повернул голову и увидел стоящего в нескольких шагах солдата. Его теневое «я». Его призрак.

Наверное, он должен был испугаться. Но почему-то не испугался.

– Ты… – выдавил он.

Солдат – по-прежнему юный, по-прежнему одетый в изорванный мундир – сочувственно улыбнулся.

– Привет, Гилфорд.

– Ну, привет.

Гилфорд сел. Где-то на задворках сознания назойливо маячило подозрение, что произошло что-то плохое – чудовищно плохое, непоправимо плохое. Но память отказывалась возвращаться.

– Кажется, – произнес он медленно, – меня застрелили…

– Да. Но сейчас не стоит об этом волноваться.

Небо, полное звезд, ярких, как электрические лампы, и таких близких, что кажется, протяни руку – и дотронешься, – это небо тоже не давало ему покоя.

– Зачем я здесь?

– Чтобы поговорить.

– А может, я не хочу с тобой разговаривать. У меня есть выбор?

– Ну конечно, у тебя есть выбор. Можешь заткнуть уши и насвистывать «Дикси»[13]. А лучше послушай, что я тебе скажу.

– Что-то я не помню, чтобы ты хоть раз принес хорошие новости.

– Давай пройдемся, Гилфорд.

– Ты слишком много ходишь.

– На ходу мне лучше думается, – сказал солдат.

Как и четверть века назад в сгоревшем Лондоне, Гилфорд сейчас испытывал какое-то неестественное спокойствие. А следовало бы испытывать ужас. Все очень плохо – хуже, чем плохо, подсказывала проснувшаяся память. Может, это солдат навел эмоциональную амнезию, чтобы Гилфорд не впал в панику?

Впасть в панику очень легко. Возможно, это было бы даже правильно.

– Сюда, – сказал солдат.

Гилфорд пошел вместе с ним по тропке, тянувшейся за домом, между кустами и корявыми деревьями. Он оглянулся на дом, показавшийся ужасно маленьким и одиноким на заросшем травой мысу, и увидел вдали за ним зеркальную гладь океана, в которой отражались звезды.

– Я мертв? – спросил он.

– И да и нет, – проговорил солдат.

– Ты бы мог ответить не так расплывчато.

– Ну, это будет зависеть…

Несмотря на нечеловеческое спокойствие, у Гилфорда на дне души всколыхнулся страх.

– От чего зависеть…

– От везения. От решимости. От тебя.