Это был музейный экспонат, как и фотография Гилфорда Лоу. Но Лили знала, что ни ее отец, ни этот зверь даже не думали исчезнуть из живой природы.

– Мы скоро закрываемся, мэм.

Это был ночной сторож, коротышка с вислым брюшком, гнусавым голосом и глазами несравнимо более древними, чем лицо. Лили не знала его имени, хотя они уже не раз виделись, всегда примерно таким вот образом. Он был ее связным.

Как и в прошлые встречи, Лили протянула ему книгу. Купленную вчера в сетевом книжном магазине в Арлингтоне. Это была научно-популярная книга «Марсианские каналы: новый взгляд», со свежими фотографиями, сделанными в Паломарской обсерватории; Лили не читала ее, лишь проглядела по-быстрому. Между страницами были вложены фотокопии документов.

– Кажется, кто-то ее здесь забыл, – произнесла она.

Сторож взял книгу в мясистые руки:

– Отнесу в бюро находок.

Он произносил эту фразу в присутствии Лили так часто, что она про себя уже давно называла всю их братию – Стариков, Ветеранов, Бессмертных – Бюро находок.

– Спасибо. – У нее хватило храбрости улыбнуться ему, прежде чем уйти.

Со старением, думал Мэтью Крейн, дело обстоит примерно как с правосудием. И тому и другому просто свершиться недостаточно, люди должны видеть, как это происходит, своими глазами.

За многие годы он разработал целый ряд приемов, которые позволяли ему не выглядеть подозрительно молодо.

Раз в год – осенью – он запирался в своей мраморной ванной, принимал душ, насухо вытирался полотенцем и, усевшись перед зеркалом с пинцетом в руке, принимался выдергивать из головы волосы, чтобы создать эффект редеющей шевелюры. Боги были не настолько милосердны, чтобы сделать эту процедуру для него безболезненной, но Крейн давно привык к боли.

Закончив с волосами, он брал бритву, чтобы процарапать на лице новые морщины.

Тут требовалось действовать тонко. Фокус заключался в том, чтобы надрезы были глубокими (но не чересчур!) и пролегали на небольшом расстоянии друг от друга. Вот, к примеру, область в уголке глаза. Аккуратно, чтобы не повредить глазное яблоко, Крейн недрогнувшей рукой провел лезвием по щеке в направлении виска. На коже на мгновение выступила кровь. Промокнуть и повторить. После третьего-четвертого такого пореза на упрямой бессмертной плоти останется постоянный шрам.

Целое искусство.

Он, разумеется, отдавал себе отчет в том, сколь омерзительное впечатление это произвело бы на неподготовленного человека. Надрезать, промокнуть, снова надрезать – словно врач отрабатывает технику нейрохирургической операции на трупе. И упаси бог повредить нервы под кожей! Однажды из-за неосторожности он был вынужден три дня ходить с отвисшей губой, так что один из его помощников даже забеспокоился, не разбил ли шефа инсульт. Это была тонкая работа, требовавшая терпения и твердой руки.

Все необходимое для операции хранилось у него в аптечке. Кожаный футляр с гримировальным набором бессмертного: свежие бритвенные лезвия, точильный камень, вата, пинцет.

Для имитации загрубевшей от возраста кожи весьма удобно использовать наждачную бумагу. Он предпочитал самую грубую, «десятку», орудуя ею до тех пор, пока из пор не начинала сочиться кровь.

Очевидно, поддерживать иллюзию старения до бесконечности невозможно. Но это и не требуется. В самом скором времени война должна принять новый оборот, и маски будут сброшены. Через полгода, максимум через год… Словом, все будет по-другому. Ему это твердо пообещали.

Крейн сделал последний надрез, протер бритву, ополоснул забрызганную кровью раковину, смыл окровавленную вату в унитаз. Удовлетворенный работой, уже хотел было выйти из ванной, когда заметил нечто необычное. На указательном пальце левой руки отсутствовал ноготь. Там, где ему следовало находиться, осталось пустое место – влажное розовое углубление.

Это было очень странно. Крейн не помнил, когда сорвал ноготь. И боли тоже не помнил.

Он с тревогой вытянул вперед обе руки и внимательнейшим образом их осмотрел.

Оказалось, что у него болтаются еще два ногтя, на большом пальце и на мизинце правой руки. В качестве эксперимента Крейн дернул за ноготь большого пальца. Тот отделился с тошнотворным чавканьем и упал в раковину, где и остался лежать, поблескивая, точно жучиное крылышко, на запотевшем фаянсе.

«Гм, – подумал Крейн. – Это что-то новенькое».

Какое-то кожное заболевание? Но оно наверняка должно пройти. Ногти обязаны отрасти заново. Так бывало всегда. Он ведь бессмертный.

Но боги отчего-то не спешили внести в этот вопрос ясность.

Последней клиенткой Элиаса Вейла была карибская женщина, умиравшая от рака.

Ее звали Фелисити, и она приковыляла под осенним дождем на ножках-палочках в убогую квартирку Вейла в Кэул-Тауне, районе Нью-Дрездена. На ней было цветастое платье-рубашка, которое висело на иссохшем теле, точно сложившаяся палатка. Опухоли, выявленные его богом, уже распространились на ее легкие и кишечник.

Вейл опустил жалюзи, за которыми остались мокрые улицы, темные лица, промышленные трубы и грязный воздух. Фелисити, семидесяти лет от роду, вздохнула, когда в комнате воцарился полумрак. Обезображенное лицо собеседника ее явно шокировало. Вейла это вполне устраивало. Страх и благоговение отлично уживаются друг с другом.

– Я умру? – спросила Фелисити слабым голосом, в котором слышались характерные интонации уроженки Спаниш-Тауна.

Для того чтобы поставить этот диагноз, не нужен был медиум. Любой человек с первого же взгляда понял бы, что она умирает. Удивительно, как ей вообще удалось преодолеть лестничный марш, ведущий к кабинету Вейла. Но она, разумеется, пришла не для того, чтобы услышать правду.

Он уселся напротив посетительницы за колченогим деревянным столиком, под короткую ножку которого был подложен астрологический атлас. Желтые глаза Фелисити поблескивали в водянистом свете. Вейл протянул ей руку. Ладонь у него была пухлая, мягкая. А у нее – костлявая, туго обтянутая пергаментной кожей.

– У вас теплая рука, – заметил он.

– А у вас холодная.

– Теплые руки – это хороший знак. Это жизнь, Фелисити. Почувствуйте ее. Это все прожитые вами дни, они текут сквозь ваше тело, как электрический ток. Спаниш-Таун, Кингстон, корабль до Дарвинии… Ваш муж, ваши дети, ваши дни – все они здесь, у вас под кожей.

– Сколько их еще осталось? – строгим тоном спросила она.

Для бога Вейла эта женщина не представляла никакого интереса. Единственное, что имело важность, это пятнадцать долларов, заплаченные ею за консультацию. Она существовала ради того, чтобы пополнить кошелек Вейла, прежде чем тот сядет на поезд до Армагеддона. А Вейл сядет, вне зависимости от того, готов он к этому или нет.

Но ему было жаль ее.