Бог пока никак не объяснил ни стремительную потерю волос и ногтей, ни то, что бессмертная кожа начала вдруг лопаться и слезать клочьями от пустяковых царапин. Руки сплошь покрылись мокнущими болячками, плечи ломило, лицо, которое Вейл видел в луже ледяной воды, расползалось по швам в тех местах, где его когда-то заново собрали хирурги. Одежда заскорузла от засохшей сукровицы. От Вейла разило каким-то едким химическим духом.

Он поднимался по склону поросшего полынными соснами горного кряжа, оставляя на сухой земле слизкий розовый след, и его переполняло почти нестерпимое возбуждение.

«Уже скоро», – нашептывал бог.

Очутившись на вершине, Вейл увидел вожделенное место избавления, Заветный Город, смутно поблескивающий на дне тайной долины, древний, бескрайний и величественный, долгое время стоявший необитаемым, но теперь возрожденный к жизни. Сердце Города, Колодец Творения пульсировал под расколотым куполом. Даже с такого расстояния Вейл чувствовал минеральные запахи пара и нагретого солнечными лучами гранита, и захотелось плакать от нахлынувшего чувства благодарности, от осознания собственной ничтожности – и от ликования.

«Я дома! – подумал он. – После стольких лет, проведенных в мрачных трущобах, в грязных переулках. Наконец-то я дома!»

Он со всех ног бросился вниз по лесистому склону. Бежал, задыхаясь, пока не остановился у обнесенной колючей проволокой окраины, где его безмолвно приветствовали такие же, как он сам, полулюди-полубоги, сочащиеся розовой плазмой.

Приветствие было безмолвным, потому что слов не требовалось, а также потому, что некоторые из этих полулюдей были не в состоянии разговаривать: кожа сползала с их лиц, как сгнившее папье-маше. Но они были его братьями, и Вейл был бесконечно счастлив их видеть.

Ему дали самозарядную винтовку и коробку патронов, показали, как носить оружие на покрытом волдырями плече, как заряжать и стрелять из него, а на закате отвели к развалинам, где была устроена общая спальня. Вейл получил тонкий матрас, на который и улегся, окутанный едким духом разлагающейся плоти, ацетона и аммиака, и трудноуловимым запахом самого Города. Где-то капала, сочась по камням, вода. Музыка эрозии.

Сон никак не шел, но когда Вейл все-таки уснул, его закружил вихрь сновидений. Это были кошмары, в которых он, совершенно беспомощный, запертый внутри собственного тела, медленно захлебывался миазмами разлагающейся плоти. В этих снах его одолевала тоска по дому – не по Заветному Городу, а по какому-то давно покинутому месту, которое уже давным-давно стерлось из памяти.

Когда Вейл проснулся, все его тело оказалось покрыто мелкими зелеными пупырышками, точно шагреневая кожа.

Весь следующий день он провел на импровизированном стрельбище в обществе тех бессловесных товарищей, которые еще были способны держать оружие.

Те же, чьи руки превратились в облезлые клешни, чье тело сотрясалось в судорогах, из чьего разросшегося хребта успели вылезти новые конечности, находили себе другое применение.

По красноречивому молчанию бога Вейл кое-что понял об истинном положении вещей. Эти изменения были естественными, но произошли слишком рано, до срока, по вине затесавшихся в стан богов-вредителей.

Его боги были сильными, но не всемогущими; знающими, но не всеведущими.

Именно поэтому им требовалась его помощь.

И он рад был служить им, даже если в самой глубине души какой-то еле слышный голосок протестовал против неволи. Даже если время от времени Вейла пробирала болезненная тоска по той его части, которая была просто человеком.

В Заветном Городе никто не разговаривал, хотя некоторые вскрикивали во сне. Такое впечатление, что в лесной глуши за баррикадами из колючей проволоки они отказались от речи за ненадобностью. Все эти люди были одержимы богами, и все эти боги по большому счету были одним и тем же богом, так что откуда взяться необходимости в разговорах?

Но та часть Элиаса Вейла, которая тосковала по утраченной человеческой природе, точно так же тосковала и по звуку человеческой речи. Треск выстрелов и шорох шагов меланхоличным эхом замирали в каменных ущельях улиц, и даже беззвучный голос его собственных мыслей слабел и терял внятность.

Еще сутки спустя Вейл проснулся с новой кожей. Она была зеленой, как лес, и блестела, точно лакированная, хотя местами из нее все еще сочилась белесоватая жидкость.

Он сбросил оставшуюся одежду – зловонные лохмотья. В Городе не было нужды соблюдать благопристойность. И голод тоже превратился в понятие из прошлого.

Вейлу понадобится еда, очень много еды, чтобы компенсировать голодные времена. Но не прямо сейчас.

А вот пить нужно часто и помногу. От реки протянули трубу, и вода падала из неровного отверстия на окраине, растекаясь по улицам и впитываясь в альпийскую почву. Вода была холодна и отдавала камнем и медью. Вейл пил ее ведрами, и все остальные люди тоже.

Если можно назвать их людьми. Они на глазах превращались в нечто иное. Их тела радикально изменялись. У некоторых отрастали вторые пары рук, из видоизменившейся мускулатуры вокруг ребер вытягивались щетинистые отростки с крохотными пальцами на конце, которые слепо хватали воздух.

Вейл пил, но не испытывал потребности мочиться. Новое тело использовало жидкость более эффективно, что вполне устраивало Вейла. Потому что пенис отвалился ночью и остался лежать на матрасе, точно раздутый гангреной палец.

Впрочем, об этом Вейл предпочитал не задумываться. Эти мысли мешали эйфории.

Осенний воздух был свеж и прохладен.

Элиас Вейл предсказал не одно будущее – настоящее и выдуманное. Он заглядывал в человеческую душу, словно в магический кристалл, и видел все, что было там заключено. Боги находили эту его способность весьма полезной. Но вот собственное будущее предсказать он был не в силах.

Имело ли это какое-то значение?

Когда-то бог посулил ему богатство, вечную жизнь, владычество на земле. Все это теперь казалось чудовищно незначительным – блестящий фантик, которым поманили ребенка.

«Мы служим, потому что мы служим», – думал Вейл.

Эта логика была одновременно закольцованной и правдивой.

Он чувствовал, как Колодец Творения пульсирует, точно сердце. Сердце Заветного Города.

С лица Вейла сползала кожа, как с апельсина кожура. Теперь он мог лишь догадываться, как выглядит. Зеркал здесь не было.

Бог провел его вглубь города, сделал одним из хранителей, оцепивших Колодец.

Элиасу Вейлу было оказано великое доверие.

В ту ночь он спал в прохладной тени купола, положив голову на каменную подушку. Разбудил его артиллерийский обстрел.

Гилфорд Лоу поднимался по склону кряжа под градом снарядов.

Грохот напомнил ему взрывные работы при прокладке тоннелей для Альпийской железнодорожной линии. Единственное, чего недоставало, это содрогания земли, когда обрушивались скалы. И в отличие от взрывных работ грохот не прекращался. Он сводил с ума своей регулярностью, точно стук зашедшегося в панике сердца.