из листового стекла, установленной на подставках из того же материала.

Похожая плита из листового стекла служила крышкой резервуара, из верхней части которого выступала стеклянная воронка, соединяющаяся со столом из того же материала, который шел перпендикулярно вниз почти до дна резервуара, его конец погружался на два или три дюйма в бесцветную жидкость, которая уже была там. Эта трубка и воронка находились у левого конца резервуара, в то время как на правом конце было другое устройство: два стеклянных столика, похожих на тот, который я только что описал, спускались от крышки на ту же глубину, но не одинаково. Один спускался всего на несколько дюймов в корпус резервуара и там удлинялся гибким продолжением из индийской резины, заканчивающимся перевернутой стеклянной чашей; в то время как другой, с аналогичным окончанием, опускался на полтора фута от дна. После выхода из крышки эти трубки были согнуты под прямым углом и вытянуты в сторону другого стеклянного сосуда, почти аналогичного первому во всех деталях, за исключением того, что его наибольший диаметр проходил вертикально, а не горизонтально, другими словами, он стоял торчком, а не лежал плашмя на своей длинной стороне. От концов этих столов отходили провода, один из которых заканчивался примерно на полпути от верха до низа резервуара, другой – примерно на восемнадцать дюймов выше. Теперь я мог видеть, что эти провода протянулись через столы к горизонтальному резервуару, а их другие концы выступали из стеклянных чашек терминала. Мне хватило нескольких секунд, чтобы заметить эти детали, которые, хотя и были необъяснимы для меня, в то же время были рассмотрены механически, очень просто.

Доктор, отодвинув занавеску и критически осмотрев аппарат, попросил меня помочь ему снять массивную стеклянную плиту с верхней части резервуара. Сделав это, он вернулся туда, где лежала его жена, поцеловал ее и, положив руку ей под плечи, попросил меня взять ее за нижние конечности, чтобы мы могли поднять и перенести ее в другое место. Под его руководством мы бесшумно подняли бесчувственное тело с кушетки и отнесли его в альков. Все еще следуя его указаниям, мы вместе подняли бездыханное тело за борт резервуара и аккуратно положил его на стеклянную пластинку, которая лежала на дне, врач поместил лоб непосредственно под нижнюю стеклянную чашку, о которой я упоминал ранее, в соприкосновении с ней. Затем я помог ему поместить массивную плиту, которая служила крышкой, на верхней части резервуара. Сделав это, доктор с пристальным вниманием осмотрел резервуары, в то время как я молча стоял рядом, ожидая, что произойдет. Вскоре одна мысль поразила меня самым сильным образом. Эта леди не была мертва. Ей собирались сделать операцию. Эти два факта, о которых я знал, я узнал от доктора. Но был и другой факт, о котором я также знал, и это было то, что эта живая женщина теперь была заперта в герметичном резервуаре, и что рано или поздно, если воздух не будет обновлен, она неизбежно задохнется. Я сообщил о своем заключении врачу.

– Вы совершенно правы, – серьезно согласился он. – Человек или животное при обычном состоянии здоровья быстро задохнулись бы в таких условиях. Но леди перед вами умирает. Ее количество вдохов не превышает трех в минуту. Мои знания о подобных случаях говорят мне, что задолго до того, как запасы воздуха в этом резервуаре иссякнут, она умрет от истощения.

– Умрет от истощения! – повторил я в ужасе. – Что вы имеете в виду? Какова же тогда природа операции, которую, по вашим словам, вы собирались провести, чтобы спасти жизнь этой женщины? Почему вы не продолжаете это делать?

– Я не говорил, что собираюсь делать операцию, чтобы спасти жизнь леди, – медленно возразил доктор, сделав акцент на последних словах. – На самом деле, операция начнется только после ее физической смерти.

– Тогда, сэр, – сказал я, – я считаю, что вы меня обманули. Вы воспользовались моим предполагаемым невежеством или моим предполагаемым безразличием к таким вопросам, чтобы заручиться помощью, которую вы нигде не могли бы получить для своих нечестивых экспериментов. Но вы просчитались в выбранном человеке, сэр. Меня не волнует, являетесь ли вы представительным человеком в медицинской профессии. Я знаю только, что вы действуете крайне бесчеловечным образом. Я знаю только, что эта дама еще не умерла, и что вы, по вашему собственному признанию, ждете ее смерти, чтобы провести, я пока не знаю какие, бесчеловечные эксперименты над ее безжизненным телом. Но я не буду помогать или поощрять вас в них, и я не буду их свидетелем. Напротив, я немедленно приму меры к прекращению и расследованию этого дела, – и я направился к двери.

– Остановитесь! – крикнул доктор. – Не прикасайтесь к этой дверной ручке, или вы покойник. Я ожидал, что что-то в этом роде может произойти, и, соответственно, принял меры предосторожности, чтобы подключить дверную ручку к полностью заряженной вторичной батарее, когда мы вошли. Смотрите! – и он провел железным стержнем, изолированным стеклянной ручкой, рядом с дверной ручкой. Быстрая вспышка, которая прошла от одного к другому, убедила меня, что я нахожусь в тюрьме, более надежной, чем Бастилия, и охраняемой неподкупным и неумолимым надзирателем.

– И теперь, – сказал доктор, – когда вы видите глупость и фатальность дела, которое вы собирались предпринять, я надеюсь, что вы больше не будете прерывать меня в ходе этой операции. Я не смею ни на мгновение покинуть мою жену. Я повторяю заверение, которое я дал вам раньше, что ничто не будет сделано, порочащее репутацию врача или джентльмена, и я прошу вас поверить этому. Никто, кроме узколобых и развращенных, не может поставить под сомнение мои мотивы или неправильно истолковать мои действия. Поверьте мне, что все, что я ценю больше всего в жизни, в этот момент лежит немым и неодушевленным в этой хрустальной шкатулке, и что бы вы ни увидели, это делается от всего сердца и только для ее блага.

И он снова занял свою позицию, пристально и серьезно наблюдая перед резервуарами.

Мои сомнения еще не были побеждены, поскольку события и обстоятельства вечера были не из тех, что вызывают душевную легкость и уверенность. Я заметил, однако, что окна квартиры были надежно закрыты решетками и засовами и, насколько я знал, могли быть защищены тем же невидимым и смертоносным средством, что и дверь. Поэтому я чувствовал, что с моей стороны было бы глупо попытаться общаться с внешним миром, из-за обстоятельств дела, и поэтому решил собрать всю свою моральную энергию в противовес тому, что не соответствовало моим врожденным представлениям о том, что было правильным