Деймон не сказал ни Шейле, ни Дорис о своем недомогании, корни которого, как он полагал, следует искать в состоянии его психики. Несмотря на то что Оливер держал в гостиной небольшой бар, где среди многих напитков был и любимый Деймоном сорт виски, Деймон ни разу не притронулся к ряду красивых бутылок. Шейла никак не прокомментировала неожиданное воздержание супруга.

Если он и видел сны ночью или во время долгой дремы после ленча, то он их все равно не помнил. По ночам он спал на постели, прижавшись к Шейле, и был похож на животное, жаждущее в разгар зимы позаимствовать тепло у своего собрата. Уже через неделю Шейла сказала мужу, что Вайнштейн, по-видимому, пробудет в больнице пару месяцев, а выпишется, естественно, на костылях и в гипсе. Кроме того, она заявила, что Манфред ей очень понравился и что теперь, после ежедневных долгих бесед с ним, ей претит мысль о том, что этому славному человеку придется жить одному в огромном доме, где о нем некому позаботиться. Шейла сказала Вайнштейну, что, как только тот выйдет из больницы, она отвезет его и Деймона в Олд-Лайм, где он сможет окончательно зализать свои раны, а мужу не придется отвечать на сочувственные вопросы друзей или решать проблемы агентства. Вначале Вайнштейн не хотел слышать об этом и заявил, что много лет прекрасно о себе заботился и не желает становиться ни для кого обузой лишь из-за того, что так бездарно охранял своего друга. В ответ Шейла заметила, что его работа еще не кончена и Вайнштейн даже может прихватить в Олд-Лайм револьвер – на тот случай, если дружки Заловски пожелают вдруг отомстить за него. Нельзя исключать, убеждала его Шейла, что появится и сам Заловски, а лейтенант Шултер, уверяя, что этот тип, живой или мертвый, уже не представляет опасности, может и ошибаться.

Шейла не стала спрашивать супруга, одобряет или не одобряет он ее план, а тот, в свою очередь, не стал задавать вопросов или выступать с предложениями. Не спросил Деймон и о том, как чувствует себя мать Шейлы. Его плотно укутывал свойственный многим больным людям кокон эгоизма. Деймон понимал, что в конце концов ему придется взять бразды правления судьбой в свои руки, но в то же время он знал: время для этого еще не наступило.

Шейла инстинктивно не пыталась вывести Деймона из состояния летаргического отшельничества и не пробовала его развеселить. Она понимала, что нервы мужа обнажены до предела и что ни молчаливыми днями, ни темными ночами он не может убежать от окружающих его призраков – от толпы близких ему мертвецов. Хотя Деймон изо всех сил старался казаться как можно более безмятежным и уступчивым, лишь ему было известно, какой тяжелой ценой доставалось ему это притворство. Единственное неверное слово окружающих могло заставить его рыдать или повергнуть в неукротимую ярость. Он не говорил Шейле о том, что его не оставляет чувство, будто опасность все еще рядом, и он не может избавиться от ощущения, что все случившееся с ними всего лишь прелюдия – не более чем намек, загадочный, а может быть, и издевательский, на то, что в будущем ему грозит поистине страшная катастрофа.

Не говорил он Шейле и о том, что его все чаще и чаще выворачивало наизнанку, даже после тех жалких кусочков пищи, которые ему удавалось в себя впихнуть. Деймон был уверен: Дорис, которая чуть ли не с религиозным благоговением старалась как можно реже попадаться ему на глаза, не подозревает, что ее жилец страдает не только от испытанного им потрясения.

«Что-нибудь одно, – вяло думал Деймон. – Вот когда у меня достанет сил уехать из этой квартиры, я в тайне от всех отправлюсь к врачу и сообщу, что мои потроха пошли вразнос и что мне в конце концов необходимо узнать мнение науки».

Все произошло гораздо раньше, чем планировал Деймон, и никаких шансов сохранить болезнь в тайне больше не осталось.

Ранним утром на восьмой день после перестрелки он проснулся от невыносимой боли в животе. Осторожно, чтобы не разбудить Шейлу, он выполз из постели. Сложившись пополам и упершись, чтобы не упасть, костяшками пальцев в пол, Деймон с непроизвольным стоном двинулся к ванной. До ванной он добрался, но на то, чтобы закрыть за собой дверь, у него не осталось ни сил, ни воли. Он не поднял глаз, почувствовав на своем лбу ладонь Шейлы и услышав ее слова:

– Все хорошо, дорогой. Я здесь.

Вскоре к ним присоединился Оливер. Деймон стыдился своей наготы, и у него не было сил посмотреть, успела ли Шейла накинуть на себя халат. Голос Оливера прозвучал откуда-то издали, словно эхо, отразившееся от стен бесконечного коридора:

– Какой номер телефона у твоего врача?

Ему ответила Шейла, и ее голос практически было невозможно узнать:

– У него вообще нет врача. – Деймону показалось, что он опять уловил досаду, которую вот уже двадцать лет проявляла Шейла при обсуждении этого вопроса. – А мой доктор по специальности гинеколог.

Это добавление почему-то показалось согнувшемуся над раковиной Деймону ужасно комичным, и он засмеялся.

– Тогда я позвоню нашему, – сказал Оливер. – Надеюсь, он в городе.

– В этом нет нужды. – Деймон вдруг почувствовал, что боль отступает, а горло уже не сжимает спазм. – Со мной все в порядке. – Он выпрямился и с достоинством облачился в висевший на двери халат. – Небольшое расстройство желудка. Не более того. – Наконец он впервые поднял глаза на Шейлу и с удовлетворением отметил, что та успела надеть халат. Отведя взгляд в сторону (выражение глаз и рта супруги его испугало), Деймон закончил: – Мне просто надо прилечь и немного вздремнуть.

– Только не изображай из себя спартанца, – сердито произнесла Шейла, беря его под руку, чтобы отвести к кровати.

Оказавшись в постели, он сразу почувствовал, как расслабляются мышцы и ослабевают спазмы желудка. Режущая боль прекратилась. Одарив стоящих рядом с ним Шейлу и Оливера ободряющей улыбкой, Деймон сказал:

– Все в порядке. По правде говоря, я ужасно голоден. Как вы думаете, не мог бы я получить апельсиновый сок, гренки и немного кофе?

Доктор Бречер оказался пожилым седовласым человеком приятной наружности. Держался он уверенно, говорил непререкаемым тоном, и это не могло не внушать доверия. Создавалось впечатление, что доктор Бречер не счел болезнь Деймона серьезной.

– Немного отдыха, – сказал он, – строгая диета на несколько дней, ложку «Маалокса» перед едой и никаких волнений. – Последние слова были произнесены сурово, как будто переживания человека были одной из самых опасных болезней, с которыми доктору пришлось встретиться за многие годы практики в городе Нью-Йорке. – Скоро вы будете как новый.

Деймон был рад, что домашним врачом Оливера оказался разумный медик старой закалки, а не новомодный технарь, который тут же тащит пациента в больницу, чтобы подвергнуть полному набору медицинских пыток, включая консультации узких специалистов. Каждый из них обнаруживает, что несчастный страдалец является жертвой именно того недуга, в лечении которого этот специалист стал экспертом еще на школьной скамье. Деймон сердечно поблагодарил доброго доктора и заверил его, что так хорошо, как сейчас, он не чувствовал себя уже несколько месяцев. Пока Деймон рассыпался в благодарностях, Шейла все сильнее мрачнела, а выражение недоверия в ее взгляде было видно не хуже, чем развевающееся на ветру знамя. Заверения доктора о незначительности заболевания и скромность прописанных им для лечения средств принесли Деймону огромное облегчение. Туча, навалившаяся было на душу Деймона, растаяла, исчезла, как утренний туман под лучами солнца. Деймон почувствовал: настал час положить конец тому, что он со стыдом в душе успел назвать ипохондрией. Ему не терпелось начать активную жизнь и не допустить, чтобы бизнес превратился в груду развалин под лояльным, но вряд ли эффективным руководством Оливера.