* * *

Ночь прошла в ожидании. Наконец около семи часов утра позвонил Росслинг – поступило сообщение из Берлина. Маренн немедленно выехала к нему. Сообщение пришло от Шелленберга. Оно было коротким. «Эльза и ваша подопечная благополучно добрались до места, – говорилось в нём. – В Хельсинки становится опасно. Вылетайте в Берлин. Приказ рейхсфюрера СС».

– Всё прошло гладко? – спросила Маренн гауптштурмфюрера. – Никаких осложнений?

– Кое-какие были, – тот криво усмехнулся. – С большевиками иначе не получится. Эльза настояла, чтобы её и княгиню Ливен переправляли порознь, – сообщил Росслинг. – Рильке сначала возражал, пришлось согласовывать. Но это оказалось правильным решением. Эльзу ждали на той стороне агенты НКВД. Сидели наготове в Стокгольме. Как только им сообщили, что она оказалась в Швеции, они сразу же арестовали её.

– А княгиня Ливен? – спросила Маренн напряжённо, такие подробности ей не понравились. – Её, я надеюсь, не арестовали? Рильке не допустил этого?

– Наши люди перевезли её в Евле, – ответил Росслинг. – Оберштурмфюрер Рильке выдал ей деньги, как вы просили. Она сняла жилье. Мне приказано позаботиться о том, чтобы в Швеции её взяли под опеку наши люди. Я уже отдал распоряжение. Пока подержим её под своим контролем. Кто знает, может быть, Эльзе удастся выкрутиться в Москве, она вернётся на службу и снова вспомнит о своей протеже. Тогда мы со спокойной совестью передадим ей старушку. Так распорядились сверху.

– Это хорошо, – кивнула Маренн. – Они её ждали. Даже на землю ступить спокойно не дали, – она покачала головой.

Она вспомнила горький, прощальный взгляд Катрин, когда она садилась в машину. Она знала, что её ждут, что предстоит ей в Москве, она ни одной секунды не заблуждалась насчёт своих хозяев.

– Что ж, нам надо возвращаться в Берлин. Я попрошу вас, Курт, – оторвавшись от грустных мыслей, Маренн обратилась к Росслингу. – Закажите для нас самолет. Я закончила все свои дела и могу наконец вернуться к своей работе в клинике Шарите. К тому же я очень соскучилась по дочери.

– Когда вы планируете вылетать? – спросил Росслинг деловито. – Я всё сделаю.

– Хотелось бы сегодня вечером, – предположила Маренн. – Я сейчас дам распоряжение своим людям, чтобы они были готовы.

– Я сообщу в Берлин, – пообещал Росслинг.

* * *

Глава Совета обороны Финляндии маршал Карл Густав Маннергейм приехал лично проводить Маренн на аэродром. Стоя у трапа, Маренн совсем не удивилась, когда, выйдя из машины, барон подал руку второму пассажиру, находившемуся внутри. И через мгновение она увидела, как княжна Шаховская осторожно вышла из машины вслед за ним. Ветер раздувал полы её длинного мехового манто. Она осторожно ступала по лётному полю ногами, обутыми в замшевые ботинки. Она шла сама, и по тому, как с лица её не сходила улыбка, Маренн понимала – она счастлива, что может идти вот так, опираясь на руку любимого человека, без всякой посторонней помощи. Она, казалось, даже не замечала Зину, которая вышла из машины третьей и всё время старалась держаться поближе к Маше, чтобы поддержать в случае чего. Верная спутница Мари, её ангел-хранитель Зина, выглядела обеспокоенной – даже Маннергейму она не доверяла.

– Я только повторю ещё раз то, что уже говорил вам, вы совершили чудо, – подойдя к трапу, Маннергейм с признательностью сжал руку Маренн.

– Вы мне вернули жизнь, – взволнованно добавила Маша. – Я никогда не забуду этого, я буду молиться за вас вечно. Если бы я могла, я бы встала на колени. Но нога пока плохо сгибается, – добавила она смущённо.

– Нет, нет, это лишнее, – Маренн отрицательно покачала головой. – Лечение ещё только в самом начале. Пока всё идёт по плану. Но никаких резких движений делать нельзя. Я говорила, всё плавно, осторожно, мягко.

– Вот видишь, – не утерпела княжна Зина. – Я предупреждала тебя. А как ты сегодня спускалась по лестнице? Одна, меня отстранила, я сама пойду, я чуть с ума не сошла от страха…

– Через полтора месяца я жду вас у себя в Шарите на обследование, – напомнила Маренн, она старалась говорить спокойно, но голос от волнения всё-таки дрогнул.

– Фрау Сэтерлэнд, пора, – на трап вышел второй пилот. – Сейчас разрешат взлет. Да и в Берлине ждут. Уже сообщили по рации.

– Иду, конечно. Я не прощаюсь, я говорю – до встречи.

Маренн обняла Машу.

– Будьте молодцом, всё наладится, – ободрила её вполголоса.

Затем быстро поднялась на борт. В иллюминатор она видела, как Маша и Зина машут ей на прощание, Маша платком, а Зина вышитым шелковым шарфом. Маршал Маннергейм отдал честь. Потом все они сели в машину. Шофер дал задний ход, машина отъехала на край летного поля. Трап убрали. Самолёт тронулся с места, вырулил на взлётную полосу и, набрав скорость, оторвался от земли, взяв курс на Берлин.

* * *

Яркое мартовское солнце золотило заснеженные верхушки елей, отбрасывая на сверкающий снег длинные голубоватые тени. Крупные снежинки медленно колыхались в воздухе, опускаясь на пышный воротник шубы, на собранные в узел волосы, на мягкую шерсть собаки, слегка волнистую на загривке.

– Магда, неси палку! Неси палку!

Размахнувшись, Маша бросила еловую палку в снег. И Магда стремглав побежала за ней, забыв об искалеченной в детстве ноге.

– Неси мне, неси скорей!

Весело вертя хвостом, собака подбежала к хозяйке, положила палку около её ног.

– Молодец, молодец!

Маша присела на корточки, погладив Магду между ушей, поцеловала её в морду. Собака тоже лизнула хозяйку в нос.

– Как радостно смотреть на вас, фру Мария, как вы теперь отлично ходите, даже бегаете.

Сидя на санях, фермер Оле Паркос наблюдал, как Маша играет с собакой.

– Я вспоминаю, как вы болели, как трудно вам было, – вздохнул он. – Мы с Мартой вас жалели. Молились, чтобы операция прошла успешно. Вот Господь и снизошел к нашим молитвам. А большевики-то всё, выдохлись, со дня на день мирный договор подпишут, – добавил он не без скрытого злорадства, усмехнувшись в усы. – Как пошли-то весело в декабре, думали, проглотят нас, как пирожок к чаю, а не вышло – подавились пирожком-то. Ну, конечно, какую-то территорию они у нас оттяпают, Сталин иначе не отступится. Да пусть берут, – сдернув рукавицу, Оле махнул рукой. – Зато полностью подчинить нас и свое красное правительство посадить, которое они в Москве заготовили, не получилось у них, теперь локти, небось, кусают. А кусай не кусай, мы независимыми останемся, и будем жить, как нам заблагорассудится, а не как нам из Москвы укажут. Дорого это нам досталось, – Оле пыхнул трубкой, снова вздохнул, скулы напряглись, старый шрам на щеке стал заметнее. – Много парней наших полегло. Младшенький наш погиб на линии Маннергейма. Разорвало на куски. Старший-то рядом был, мы