по волосам. – Ты же слышала по радио, они захватили полуостров Средний, фактически перекрыв выход в Ботнический залив, ведут наступление по всем фронтам.

– Я знаю, знаю, – Маша вытерла слезы платком. – И всё-таки мне так её жалко.

– Ты бы себя пожалела, – недовольно заметила Зина.

– Давай посмотрим в окно, – предложила Маша. – Они уехали?

– Но это нельзя, – запротестовала Зина. – Мы нарушим светомаскировку.

– А мы потушим свет.

– Но до чего же ты, Маша, упрямая.

Зина погасила лампу и задула свечи. Поддерживая Машу под руку, подвела её к окну, приподняла тяжёлую штору. Катя Опалева вышла из подъезда в сопровождении немецкого офицера и сразу же села в машину, рядом с княгиней Ливен. Маренн сказала несколько слов офицеру, он сел на переднее сиденье рядом с шофером. Потом машина тронулась. Маренн вошла в подъезд. Пока машина ехала по переулку, Маша неотрывно следила за ней взглядом. Потом опустила штору.

– Всё, они уехали.

Маренн вошла в комнату.

– Теперь будем ждать сообщений, как они пересекут границу.

Она подошла к столу, взяла оставленные княгиней Ливен ключи и деньги для оплаты счетов. Чиркнув зажигалкой, зажгла свечу на комоде.

– Я думаю, всё будет в порядке, – сказала она, взглянув на обеих женщин.

– Как вы думаете, мадам де Кле, Катрин приедет в Германию лечиться? – спросила Маша со скрытой надеждой и опустилась в кресло, от пережитого волнения больная нога дрожала и ослабла.

– Думаю, что нет, – ответила Маренн честно. – И не потому, что будут какие-то препятствия с нашей стороны. Просто Сталин её не пустит. Сталину совсем не нужно, чтобы она была здорова и счастлива. Сталину нужно, чтобы она работала на него, не получая никаких поощрений, как рабыня, пока не испустит дух. Он так относится не только к тем, кто прежде принадлежал к классу эксплуататоров, как считают большевики, но к самим бывшим эксплуатируемым, рабочим и крестьянам, он так же относится, как к рабочему скоту. Все они должны работать на власть, на социализм, отдавать свои жизни, приносить в жертву свое здоровья, ради химерического будущего, которое никогда не настанет. Человек сам по себе не представляет для большевиков ценности. Он то же самое, что металл, цемент, его надо использовать, пока в нём есть ресурс, а сломался – выбросить, заменить новым. Большевистский социализм – это самое эксплуататорское, самое тоталитарное общество, какое только знала история. Даже древние рабовладельческие государства выглядят по сравнению с ним игрушечно, так как задачи тогда были гораздо скромнее. Нет, Сталин не станет заботиться о том, чтобы Катрин Опалева подлечилась в Германии, – Маренн сокрушённо покачала головой. – Её задача умереть ради светлого будущего. А то, что это будущее никогда не наступит, её не касается. её задача – верить. Большевистское общество, оно не только самое жестокое, оно ещё и самое лживое в истории, – Маренн глубоко вздохнула. – И госпожа Опалева знает это получше нас. Она знает, что ей не вырваться из их сетей. Она так и сказала мне перед отъездом. Но будем надеяться, вдруг я ошибаюсь? – Маренн неуверенно пожала плечами. – Ждать сообщений. И лечиться. Нам пора возвращаться на квартиру барона Маннергейма, чтобы сделать перевязку и принять лекарства, – напомнила она Маше, взглянув на настенные часы. – Мы пропустили вечерний сеанс. Но у нас были объективные обстоятельства. Сейчас будем наверстывать. Я попросила адъютанта барона прислать сюда машину к половине второго ночи. Через пять минут они подъедут. Вы готовы, Мари? – она с улыбкой взглянула на княжну Шаховскую.

– Да, конечно, мадам де Кле, – ответила та рассеянно, погруженная в собственные мысли. – Я очень хочу скорей поправиться.

– Мне тоже жаль Катрин, – Зина подошла сзади, положила ей руки на плечи. – Какую бы неприязнь я ни питала к ней из-за гибели отца, я понимаю, понимаю разумом, а что, собственно, она могла сделать? Если бы его не схватили в тот раз, схватили в другой, другие люди, по приказу всё того же Дзержинского. Он занимал такую должность, имел такое положение, что ему невозможно было спастись, за ним целенаправленно охотились красные, и они всё равно бы его настигли. Ему было не спастись, таких, как он, уничтожали, он был просто обречен. Ведь он имел авторитет и представлял угрозу их режиму. Но такая жестокая расплата – держали в тюрьме, пытали, стреляли в затылок, а теперь ещё и лечить не хотят, мол, сами мы не умеем, а другим не дадим, – Зина всплеснула руками. – Ещё и мужа арестовали, расстреливали на её глазах. Что же это за звери такие? Я буду молиться день и ночь, чтобы всё моё зло к Катрин улеглось и забылось, – Зина стиснула руки на груди. – Я буду молиться, чтобы Господь смилостивился над ней, чтобы она нашла помощь и сочувствие, наконец-то вырвалась из этого безбожного зверинца, называемого СССР, где все равны, чтобы умереть. Только большинство наивны, как щенки, и не понимают этого. Я буду молиться за неё, – Зина перекрестилась на икону и поцеловала нательный крест. – Господь милостив, я верю.

– Я знала, что ты придёшь к этому, – Маша ласково взяла руку сестры, прижала её ладонь к щеке. – Я тоже буду молиться. Чем ещё мы можем ей помочь?

Под окном послышалось шуршание шин, Зина снова отогнула штору.

– Адъютант Густава приехал, – сообщила она. – Сейчас поедем домой.

– Подай мне портрет Григория, пожалуйста, – попросила её Маша.

– Да, конечно, – наклонившись, Зина передала ей портрет князя Белозёрского. – Ты видела, как Катрин на него смотрела? – спросила взволнованно. – Она его любила.

– Она его любила, – Маша положила портрет на колени, при тусклом свете свечи вглядываясь с лицо князя. – Я в этом никогда не сомневалась. Может быть, в чём-то и сомневалась. Но только не в этом.

– Прошу вас, дамы, выходите, машина у подъезда.

Адъютант Маннергейма вошел в квартиру Ливен.

– Госпожа Шаховская, позвольте, я вам помогу, – он подошёл к Маше и помог ей подняться. – Опирайтесь на меня.

– Благодарю, – прижимая портрет к груди, Маша осторожно пошла вместе с ним к выходу.

– Маша, я возьму пальто, не волнуйся! – Зина поспешила вслед за ней. – Мы ничего не забыли? Нет, ничего. Слава богу, мы отсюда уходим, – призналась она вполголоса Маренн. – Мне как-то не по себе.

– Я понимаю, – Маренн кивнула. Задув свечу, она поправила штору на окне и вышла из квартиры последней, закрыв дверь на ключ.

«Будем надеяться, княгиня Ливен с кошкой благополучно доберутся до Швеции и обретут там новое уютное жилье, – подумала она, спускаясь по лестнице к машине. – А у этой квартиры со временем появится новый хозяин. И хотелось бы, чтобы это был не какой-нибудь большевистский военачальник, отличившийся при штурме