умеет делать атмосферу лёгкой. Он словно отразил в себе блестящую внешность большого города: электричество, блеск, вечный шум… Денисов не может засиживаться где-нибудь, не выносит серьёзности и длинных разговоров. Расскажет последний анекдот, пропоёт шансонетку, передаст два-три случая из чужой или своей жизни и отправляется дальше. Впрочем, особую любовь питает к ресторанам. Там он может просидеть целый вечер просто в биллиардной, смотря, как играют. Он любит угощаться на чужой счёт, но, если есть деньги, угостит кого угодно, не жалея. Кто его искренно любит, так это публичные женщины. У них всегда открыт для него широкий кредит (не в смысле денег, конечно). Они обожают его. Ещё бы! Своей стихийной беспечностью он воплощает их идеал, они чувствуют себя в нём. И он, и они чистые представители богемы: «Не сею, не жну, не собираю в житницы… Растрачиваю то, что дано, ни о чём не думаю и, главное, не задумываюсь…»

Денисов почти ничего не читал и не знает. К экзаменам готовится запоем. Как засядет, так целые дни и ночи напролёт сидит. То же бывает с ним, хотя и очень редко, если заинтересуется какой-нибудь книгой. «Поскорей бы отделаться – с плеч долой» – вот его принцип.

Теплов относился к Денисову свысока, считал себя гораздо выше его, как это принято среди студенчества по отношению к людям, легкомысленно настроенным. Но всё-таки Денисов сумел удержаться в студенческой среде, не отпал от неё, как многие… Это был своего рода enfant terrible студенчества. Все настоящие студенты так к нему и относились. Даже симпатизировали до известной степени…

В этот вечер Теплов не прочёл ни одной страницы. Пошёл гулять и просидел у товарища до часу.

Вернувшись, он не застал ещё Денисова. Последний явился около четырёх часов. Он долго ходил «на цыпочках» по комнате, стараясь не разбудить товарища. Но в конце концов-таки разбудил.

– Эх, – проговорил тот, потягиваясь, – мне рано вставать завтра, а ты мешаешь.

Денисов, нисколько не обескураженный «воркотнёй Васьки», присел к нему на кровать и стал с особенными, ему одному присущими купюрами рассказывать, как он сегодня с Манькой-рыжей ужинал, а потом отправился к ней… «Славная баба, несколько некрасивая и грязноватая, зато насчёт всего остального пальчики оближешь»… Затем Денисов говорил вообще о женщинах и так как был большой ходок по этому делу и рассказывал с огоньком, то невольно увлёк Теплова картинностью изображения…

На следующий день Теплов, вернувшись из университета часа в три пополудни, застал своего нового сожителя в одних кальсонах, рассматривавшего себя в зеркале… Денисов только что проснулся и по привычке прежде всего отправился к зеркалу…

– Славно выспался, – крикнул он, завидя Теплова. – Э-х, грешный человек, люблю поспать…

И, видимо, очень хорошо настроенный, он прошёлся по комнате канканом… Затем облачился в домашний костюм и приказал подать чаю… Комната опять была похожа на кладовую…

«Чёрт его знает, и когда он только успевает всё перевернуть, – подумал Теплое, – словно от одного его присутствия рушится всякий порядок». Денисов между тем заварил чай и просил Теплова рассказать газетные новости; сам он газет не читал.

– Слишком много всякого вздора. Жаль тратить время, – резонёрствовал он, – от хороших людей всегда существенное можно узнать…

Потом Денисов рассказал Теплову своё посещение лекции известного профессора «противника» Дарвина.

– Да-а, братец, разбил он тогда Дарвина – в пух и в прах уничтожил. Ходит это по аудитории, руки потирает и говорит – тут Денисов заговорит пшютовским тоном: «Во-от, гэ-эспада, ка-акой-то Дарвин, д-эа, Дарвин предполагает нелепости на основании каких-то своих quasi научных исследований»… А тут сверху кто-то: хо, хо, хо… Публика-то собралась больше ради курьёза – слушать, как Дарвина разбивать будут… Но наш профессор не смущается ни чуточки. Даже как будто поощрён лестным вниманием… «Тэ-эак вот, га-гаспада, я сам производил изыскания»… А сверху кто-то добавляет – «по сыскной части»… Но профессор не обращает никакого внимания… «Д-эа, изыскания, вот, например, возьмём телёнка, вот телёнок»… Тут уже вся аудитория дико хохочет, и часть публики демонстративно встаёт и удаляется. Я, конечно, в том числе…

– Вот действительно нахал, – заметил Теплов. – Добро бы учёный был, а то именно только учёный пшют…

Незаметно друзья проговорили до шести часов, когда Денисов снова стал совершать туалет и к семи часам отправился к знакомым обедать.

Теплов уже не стал прибирать комнату, а гребёнку и пуховку, неизменно валявшиеся на столе, швырнул на пол…

И в эту ночь его разбудил Денисов… Что-то начал говорить, но Теплов ничего не ответил. Его не на шутку стал раздражать этот неугомонный человек, и от злости он не мог заснуть несколько часов…

На следующий день всё повторилось в прежнем порядке.

Опять часа три ушло на разные анекдоты и туалет Денисова… Теплов почувствовал себя окончательно выбитым из колеи…

Через несколько дней, когда Денисову подали денежную повестку, Теплов уговорил его идти вместе получать деньги и искать квартиру… Квартира со столом была вскоре нанята, деньги уплачены, и Денисов переехал на новоселье…

Как-то вечером Теплову стало скучно – он зашёл к Денисову и, к удивлению своему, застал его дома. Денисов лежал на кровати и читал.

– Эге, вот прекрасно, что зашёл, закричал он. – Читаю «Братьев Карамазовых» и наслаждаюсь глубиной психологического анализа. Вот книга так книга. Удивительная.

– Что же это ты сегодня не в ресторане? – не мог удержаться, чтобы не спросить, Теплов. – Дома сидишь почему? Неужели из-за Достоевского?

– Да, Достоевским я очень увлёкся. Второй день читаю.

– Ну, брат, после Достоевского, а теперь пойдём пройдёмся – погода славная.

– Я бы с удовольствием, но видишь ли…

– В чем дело?..

– Видишь, признаться откровенно, мне позавчера деньги были очень нужны, так я пальто заложил…

Тип экзотический

– Что ты мне толкуешь о поэзии каких-то лунных ночей на Волге – вот, по-моему, поэзия: утром рано-рано, когда чуть брезжит рассвет, возвращаться Петровским парком из Стрельны с Маргаритой или Соней. Сколько в этом настроения, как приподняты нервы, какой удивительной кажется жизнь…

Так говорил студент 4-го курса Вознесенский, лёжа на кровати в своём семнадцатирублёвом номере на Тверской.

– Помилуй, – возражал товарищ, – ты сумасбродствуешь с этими женщинами. Ну что ты в них нашёл? Жадны, пошлы…

Вознесенский вскакивает с кровати, как ужаленный.

– Ничего ты не понимаешь, – кричит он. – Я не знаю ни одной женщины из общества, которая была бы лучше их. Живя в чаду, в блеске электричества, они, как роскошные цветы-однодневки, ослепляют яркостью красок, ужасной быстротой своего цвета. Они приводят в экстаз фееричностью своего существования. Ночи и дни летят, как волшебные призраки…