Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда заметил, что Геля слишком бледная, а глаза хрустальной пеленой подернуты, увел на улицу.
Она обняла себя за плечи. Я подставил лицо холодным февральским пощечинам. Ветер завывал, холод кусал щеки, крупа с неба сыпалась, неприятно, уродливо.
— Я не сразу понял, что с братом что-то не то. Это пришло позже, — начал рассказ. — Приступы, мычание, крики. Это было и днем, и ночью. Мне было жалко и одновременно я его ненавидел. Стыдился и тут же злился на себя за этот стыд. Мне было пятнадцать. Мать с няньками все в мыле и в вечных слезах. Отец орал. Я закрылся. От них и от ситуации. Мне было стыдно даже думать, что у меня такой брат. Больной, слабоумный. Мне было пятнадцать, я хотел жить как все. Это плохо?
— Нет, — одними мерзлыми губами шепнула.
— Я не хотел этого ни для тебя, ни для себя. Не хотел ненавидеть сына так же, как отец ненавидел моего брата. Не хотел для тебя страданий матери: она старалась, но это было слишком тяжело. Отец принял жестокое решение за них обоих. Нам всем стало легче. Только это длилось недолго.
Ангелина повернулась, во все глаза на меня смотрела.
— Это очень страшно, Геля. Вот так: знать, что твой сын или брат страдает где-то, а внутри червячок облегчения, что мы можем забыть и не страдать вместе с ним.
— Тим… — подошла, накрыла своей маленькой тонкой ладонью мои, холодные и большие.
— Спасибо тебе, Геля.
— За что? — хриплым шепотом.
— За то, что оказалась сильнее меня. Ты смелая. Благодаря тебе у нас есть сын. А я всегда буду виноватым. Это со мной на всю жизнь…
Две крупные слезинки скатились по бледным щекам. Я привлек жену к себе, губами поймал соленую влагу. Такая чувствительная, такая хрупкая. Геля умела сочувствовать и сострадать.
— А Леша, он здесь? Он… — спросила тихо.
— Да, здесь. Пойдем.
Мы обошли главный корпус больницы и оказались в парке, где в хорошую погоду гуляли пациенты. Дальше начинался подлесок с узкими тропками и высокими голыми деревьями. А дальше кладбище. Маленькое кладбище ненужных людей.
— Вот, — подошли к надгробию. Могилка ухожена и цветы свежие: мама, видимо, недавно приходила. — Леша умер десять лет назад. Ему было тринадцать. Это очень долго с учетом прогнозов.
— Почему он здесь? Почему не…
— Не на Ваганьковском? — предвосхитил вопрос. — Отец против. Там же Мантуровы похоронены. Заслуженные люди, с чинами и регалиями, а тут даун! Нельзя так. Я хотел перезахоронить в более подобающем месте, но потом подумал, что не нужно беспокоить. Мама тоже привыкла к этому месту. Десять лет ходим.
— А твой отец?
— Геля, мы даже с мамой здесь не пересекаемся. Не вспоминаем, не обсуждаем, не утешаем. Это табу. Мы все делаем вид, что этого не было.
— Поехали домой, — неожиданно предложила Геля. — Давай прогуляем работу. Просто побудем вместе.
Я обнял ее, и мы вдвоем, по-настоящему рядом, поехали к нам домой. Я наконец увидел свет в конце тоннеля. Думал, кончились наши испытания. Нет, еще нет…
Глава 34
Ангелина
У меня было какое-то необычно волшебное настроение. Такая легкость в душе. Вроде бы узнала очень болючую правду о Тимуре, но стало легче. Я люблю его и, конечно, хочу оправдать жестокость трехлетней давности. Узнав его историю, мое сердце сжималось от сострадания и боли. Его боли. Я всю ее через себя пропустила.
Если бы знала, если бы поделился своими страхами еще тогда, то все могло быть иначе. Нет, я бы не согласилась на аборт, но поняла бы, почему муж так категоричен. Мы бы боролись. Я бы согласилась на еще один амниоцентез. В другой клинике, а может быть и стране. Откровенность, искренность, честность — вот, чего нам не хватало. Любовь, страсть, нежность — были, а вот довериться мне Тимур не смог. Сильный, волевой, уверенный в себе и стыдящийся того, в чем он сам совсем не виноват. Решение принимали взрослые. Он такой же заложник ситуации, как и особенный Леша. Родителей я не бралась судить. Я в их сапогах и часа не прошла, но я знаю, что моя свекровь — хороший человек и свои грехи, если они за ней водились, искренне пыталась искупить. А вот свекр занял позицию: либо по его, либо никак. Ну, меня вполне устраивало, если с нами он контактировать не будет. Для меня главное, чтобы мы с Тимуром смогли обрести истинное доверие: и я, и он. Это сложно, но у нас есть для этого ресурс — наша любовь.
Я была на работе, когда мне неожиданно позвонил воспитатель из детского сада.
— Ангелина Витальевна, у нас ЧП, — сказала она. — Егор ручку порезал.
— Сильно? — сразу встала и пошла к Максиму. Необходимо предупредить, что нужно отъехать.
— Вроде бы нет, но мы уже битый час кровь остановить не можем.
— Еду, — бросила отрывисто. У Богомолова клиенты, поэтому сообщила администратору и ушла. Господи, что они там такого делали, что руки режут?! Понимала, что случайность. Наверняка ведь царапина, но в душе тревожно. Что-то в последнее время Егор часто болел. Вроде мелочи: простуда, грипп, фарингит, но слишком часто. Иммунитет слабоват. Педиатр заверял, что это адаптация, все дети проходят через это. Прав, наверное. Врач все-таки. Но им я теперь верила не настолько безоговорочно, но подруги с детьми подтвердили слова педиатра.
Тимуру не стала звонить. Дома расскажу. Заберу Егора и поедем сразу, не буду оставлять до конца дня, да и на работу больше не вернусь. Посижу вечером за проектом.
— Здравствуйте, — кивнула на охране, — мне воспитатель Мельникова звонила.
Я ждала, что мне выведут Егора, но Юлия Георгиевна сама вышла и попросила пройти с ней. Я заволновалась еще больше.
— Привет, малыш, — улыбнулась, войдя в медицинский кабинет. Егор сидел на кушетке в легких штанишках и футболке. Медсестра зажимала ручку с ваткой. Меня напрягло, что окровавленных повязок было слишком много. Для такого маленького мальчика это слишком…
— Как это