вплоть до невозможности передвигаться без помощи сопровождающего, в полной зависимости от него. Для Тимура это страх: вдруг что-то сделает не так и сыну станет хуже, вдруг все испортит. И конечно же наш общий — если клетки хозяина начнут отторгать трансплантат… Худший исход.

— Ангелина, вы сейчас боретесь на одной стороне. За своего сына. Вместе. Это очень трудно. Я знаю. Работала с парами, которые так же, как и вы, столкнулись с болезнью ребенка. Не все проходят это. Не всем хватает силы, веры и воли, а тем, кому хватает, уже ничего не страшно. Уверена, — она сжала мою руку, — вы из таких.

Я ей поверила. Просто взяла и поверила, что мы справимся. Втроем. Мы сильные, мы семья.

Тимур позвонил через два часа — пересадка прошла без осложнений. Восстанавливаемся, наблюдаем, верим и держим связь.

Эти несколько недель длились бесконечно. Я пыталась разнообразить их прогулками, разговорами с близкими и друзьями, бесконечной поддержкой родителей, как моих, так и матери Тимура. Она жила у нас: показывала по видео Шрека, новые игрушки для Егора и что рабочие заложили фундамент в будущем мини-аквапарке господина Мантурова. Это заставляло улыбаться. Вечерами я работала. Это помогало отвлечься. А ночами лежала с открытыми глазами и скучала, скучала, скучала. Врачи давали хорошие прогнозы. Скоро моих сильных и смелых мужчин выпустят на волю. Я ждала. Очень, очень ждала. И дождалась.

— Пивет, мамя! — я расплакалась от счастья, когда сын бросился мне навстречу, резво и быстро. Волосы отросли, мягкая округлость чуть сошла, ярче стали резкие скулы отца. Казалось, мой мальчик так повзрослел.

— Привет, мой хороший, — обняла, подхватывая на руки. — Я так соскучилась по тебе.

— Я тоже соскучился… — шепнул муж, обнимая меня и коротко, но страстно целуя в губы. У него тоже отросли волосы, в удобном худи и мягких штанах, с какой-то невероятно солнечной улыбкой… Мы победили. Мы все выиграли эту жизнь. Нашу семью. — А здесь жарковато для начала апреля! — стянул с себя толстовку.

Лечащий врач провел инструктаж и выдал четкие рекомендации по медикации, питанию, нагрузкам и режиму. Еще как минимум три месяца мы будем жить рядом с клиникой и посещать через день, дальше по убывающей. Все будет зависеть от организма Егора и нас с мужем.

Я открыла окна, впуская в спальню теплый морской бриз и редкие крики чаек. Мы с сыном долго укладывались: много нужно было рассказать, обнять, поцеловать, насладиться близостью, вдохнуть аромат родного человечка. Ему, надолго запертому в одном месте, хотелось играть, бегать, резвиться, но чтобы все это стало доступно в полной мере, нужно сейчас соблюдать предписания врача и ограничивать нагрузки, в том числе и эмоциональные: не допускать сильных перевозбуждений.

Я последний раз поцеловала спящего сына и вышла из спальни. Но не пошла в гостиную к Тимуру. Сначала переоделась. Мне за многое нужно сказать ему спасибо. Вышла в тонкой шелковой сорочке с прозрачными кружевными вставками по бокам, с распущенными волосами и в аромате его любимых духов.

Муж стоял у дивана (видимо, тоже належался и насиделся вдоволь) и переключал каналы, избегая все детские — насмотрелся. Кругом иврит. Отбросил пульт, остановившись на боевике в английской озвучке.

— Тим… — шепнула, останавливаясь совсем близко. Он повернулся, голодным взглядом обвел мое тело, остановился глаза в глаза. В моих стояли слезы. — Ты спас моего ребенка… — тихо обронила и сбросила с плеч бретельки, позволяя сорочке упасть к ногам. — Я сделаю все, что ты хочешь… — хотела опуститься перед ним на колени и начать исполнять любые желания, но Тимур успел подхватить меня.

— Нашего ребенка, жена. Нашего. Мы спасли нашего сына. Ты мне ничего не должна…

Глава 37

Тимур

Я подхватил дрожащую, хрупкую, красивую и до невозможного любимую женщину. Это она собралась благодарить меня? За что? Это единственный по-настоящему сильный и невероятно правильный поступок из всех совершенных мною за всю жизнь. Я надеялся на лучшее, верил в чудо, переживал до седых волос, страдал в неизвестности и боялся. Больше всего боялся, что все испорчу: что моя неопытность в обращении с детьми может стоить жизни моему сыну. Я из тех, кто мог простить себе многое. Но не это. Честно, когда с Гелей расстался, убрал от себя подальше, то было тошно и совестно, но только перед ней. Сына не было по факту. Я визуал, этим многое сказано. Перед ним такой вины не чувствовал, только перед женой. Сейчас, когда провел с сыном вместе столько недель — наедине, без контроля Ангелины — понял, что и перед ним моя вина безмерна. Если бы не его смелая, отважная мама, то Егор исчез, так и не родившись. Не было бы этого маленького мальчика, на долю которого выпала такая тяжелая борьба. Я обязан был справиться! Так же, как обязан сделать все, чтобы дальше в его судьбе был только свет. Насколько, конечно, это будет от меня зависеть. Егор же Мантуров, а мы легких путей не ищем! Отсюда у нас и горькие слезы, и большая радость.

— Он и мой сын, Геля. Я люблю его. Я люблю тебя. Ради вас я на все готов. Это я должен стоять перед тобой на коленях… — опустился вниз, целуя мягкий живот, заполняя легкие ее ароматом. Моя любимая, слабая по определению, но сильная по духу, жена. Невероятная потрясающая женщина.

Сейчас, оборачиваясь назад, смотрю на себя прежнего и такой стыд берет. Кем я был? Малодушный трусливый эгоист. Деньги, внешний лоск, высокий пост и ни капли души. Ничего светлого, нужного, любимого. Одна шелуха.

— Я ошибся, Геля, — задрал голову и нашел полные слез медово-карие глаза. — Крупно ошибся. Смалодушничал. Я не знаю, можно ли такое простить, но все равно прошу. Снова прошу, малышка. Прости меня.

Ангелина опустилась ко мне, в глаза заглянула, пальцами очертила губы и погладила щеки, обнимая лицо ладонями.

— Давай перевернем страницу? — тихо предложила. — Я люблю тебя. Ты отец моего сына. Ты мой мужчина. Я не хочу цепляться за наше трагическое прошлое. Я хочу смотреть в будущее с тобой, — наши пальцы переплелись. — Вместе. Я простила тебя. Я верю тебе. Мне кажется, мы наконец стали настоящей семьей. Именно сейчас стали.

— Геля… — обнял, в себя вжал, целовать начал. Соскучился, с