Да, со следами ослепительной красоты на увядающем лице. Да, с несколькими охранниками. Да, длинные волосы выкрашены то красным, то синим, через прядь — что ж, дама имеет право на некоторую экстравагантность. Монастырь видел разных людей, куда более странных и удивительных. Здесь равно привечали бедных и богатых, аристократов и подзаборных шлюх. Так завели с давних пор настоятели, так продолжалось и поныне.

Оставив охрану у входа, толпиться средь многочисленных «мускулов», она, в сопровождении всего одного стражника, не расставшегося с топором даже в святом месте, вошла в собор.

Женщина явно знала, куда направлять стопы свои. Уверенно зашагала, сворачивая, где нужно, обходя группы паломников.

Дорога привела ее в грандиозный зал, кропотливо восстановленный и отреставрированный лучшими зодчими Ойкумены. Главным украшением здесь была не менее грандиозная фреска, тянущаяся под самый купол. Чья-то искуснейшая рука расписала стену дивно яркими красками, да так, что мельчайшая деталь была хорошо видна с любой точки. Здесь всегда было много людей, а еще в храм съезжались художники со всего мира, чтобы увидеть проявление благословенного Пантократором мастерства и увидеть — как можно творить и нужно.

Метресса подошла почти вплотную — дальше пройти не давали натянутые меж золоченых столбиков пушистые канаты, приглушенно-красного цвета. Искусство было ей чуждо во всех проявлениях, что не приносили серебра и злата, однако с каждым шагом и каждым взглядом лицо ее менялось, обретая странное выражение.

Картина в действительности представляла целый комплекс изображений, каждое из которых описывало одно из удивительных событий. Тех событий, что стали поначалу сказаниями, что разошлись по миру, а затем и легендой, которую знает стар и млад в каждом уголке Ойкумены.

Горящий Мильвесс, от одного вида которого глазу становилось жарко. Боевые галеры, заходящие в гавань. Погромы и торжество нечистого. Чудовище во мраке подземелья, что поджидало Спасителей. Кошмарная тварь удалась живописцу — мороз продирал от одного лишь взгляда. Золотой караван, груженный фениксами. Первая Терция, которую будто с натуры писали, настолько фактурные рожи смотрели на зрителей с расписанной стены. Сразу видно: бывалые солдаты, кирасы снимут, пики А вот и Битва в Тростниках. отложат — и хоть сейчас на большую дорогу, кошельки путников реквизировать.

Это сейчас каждый знает, что в тот день на поле боя вышла пехота нового устава, изменив лик войны. А тогда была лишь ужасная — по колено в крови — сшибка пикинеров с тяжелой кавалерией, повторившаяся семижды за день.

Женщина шла вдоль картин, беззвучно шевеля губами, а перед ней вставала сама история.

Величайшая дуэль за всю историю Высокого Искусства — Лунный Жнец и Бьярн Белый Рыцарь в окружении темных фигур. А вот настоятель Кэлпи речет Гневное Слово на ступенях великого храма в Малэрсиде. То самое, что нынче вырезано в камне на стенах каждого храма в Ойкумене. И которое, по правде говоря, никто не записал в свое время, оттого и неведомо, что именно сказал Кэлпи в тот день, когда империя, терзаемая ужасными испытаниями, споткнулась, потеряла шаг и застыла, выбирая новый путь. Но разве это помеха легенде?

Вот противостояние Красной и Черной Королев, осада Малэрсида. Отдельного панно удостоилась вся семья герцога Удолара аусф Вартенслебен. Воздвижение чудо-моста по заветам зодчего Ришуалье. Сантели-Мученик, святой покровитель воинов, во главе абордажной команды. И, конечно же, Черное Знамя, легендарный стяг, что закончил летопись прежнего мира, начав историю Ойкумены с нового листа.

Картины сменяли друг друга, заканчиваясь Битвой. Той, что имеет много названий в хрониках и летописях, однако для всех остается просто Битвой, потому что другой такой не было и, дай Господь, не будет. Чудовищное в своей жестокости и беспримерное по упорству побоище, в котором сошлись насмерть черно-белый штандарт и знамя с красной луной. Сражение, что длилось от рассвета до заката и решало, кто будет править миром.

Однако пожилую метрессу и человека с топором интересовало совсем другое. Самые первые картины, относящиеся к началу возвышения храма святой Пайперии. Осада и героическая оборона святого места.

Охнула, приглядевшись к нижнему углу, ткнула совершенно не куртуазно, пальцем.

Сбоку встал стражник. Тоже начал рассматривать.

— Что там?

— Ты глянь! Ты глянь! — тихо вымолвила женщина. — Ведь как живые! Только… не так же все было!

— Точно… — сдавленно протянул стражник, нервно сунув ладони за богатый пояс, расшитый золотом.

К странной паре, не спеша направился монах, который до этого, что-то втолковывал другим паломникам. Невысокий, худой, припадающий при ходьбе на обе ноги. Изможденное лицо…

— Тут изображено спасение древней фрески при нападении на монастырь, кое произошло больше тридцати лет назад, в начале Великой Смуты и конца дней, — заученно возвестил он, как человек, повторяющий одно и тоже тысячи раз, так что может повторить и на смертном одре без запинки. — Именно тогда наш монастырь вернул былую славу… Ибо в его стенах свершилось множество чудес за те дни! Две дюжины героев обратили в бегство тысячу врагов! А единственный рыцарь устоял против сотни, поражая их одного за другим пред сим чудесным творением…

Женщина отмахнулась от назойливого рассказчика, жадно вглядываясь в рисунок.

— Глянь, тут и Вертекс же! И Стьюи, Кэлпи, то есть! И остальные все! Как настоящие! Только… почему они все такие красивые?..

— Творение же сие знаменитого мастера Атаульфо Китлерри, в то страшное время потерявшего руку, но сумевшего превзойти мастерство древних. Что само по себе, очередное чудо… — бубнил монах.

— И Мартин, — мучительно проговорил стражник, стараясь незаметно смахнуть навернувшиеся слезы. — Прости, командир…

— Хватит! — одернула его женщина. — Так нужно было!

— В тот день внезапно потеплело. И грязь стояла непролазная… И «герои» одеты в разное старье и рванье. Да и не было отродясь у Бьярна ни белых доспехов, ни такой благородной рожи! Он же здесь как святой!

— Бьярн Белый… — начал было с укоризной монах.

— Да знаю я! — повернулась женщина к нему. — Знаю! И могу перечислить их всех по именам! Вот этот ваш легендарный старый хер машет бородой, вот та рыжая девица, что, будучи смертельно раненной, убила Руэ! Вот тот же Кэлпи, что был тут монахом, а до того кем только не был! И прочие наемники, которые здесь большинством и остались, в крови, грязи и дерьме! Мало кто спасся! Не рассказывай мне, что тут было! Они все были те еще ублюдки! А вовсе не эти красавцы!

— Не буду, — внезапно улыбнулся монах, скупо и как-то по-доброму. — Ведь передо мною стоит Русалка Ди. И некий наемник, которого раньше звали Тендом, а как сейчас — не рискну и гадать. Не так ли?

— Надо же, запомнил…

— Те, кто сбежали, когда маленькая циркачка решила соединиться со своим мужчиной хотя бы на том свете. Показать их общую могилу? Уж много лет влюбленные дают на ней клятвы, чтобы остаться вместе и в жизни, и в смерти. Очень популярное место, даже могила Пайперии не столь посещаема.

— Ты⁉ — схватилась женщина за сердце.

— Я, — согласился монах и перекинул на ладони четки. На одном из концов висела миниатюрная рогатая восьмерка. — У нас были разные пути, но они снова сошлись здесь. Сама Смерть не сумела нас остановить.

— Не так все было, не так! — возмутилась Ди. — Это обманная мазня! Красивая, но лживая! Ты же знаешь еще лучше меня!

— Нет, конечно, — снова улыбнулся старик в коричневой рясе. — Наш бывший дурачок все-таки сумел раскрыть старое знание и добавил к нему свое собственное. Так что теперь все знают, как было на самом деле.

— Они… мы! Мы были ублюдками, грабителями, негодяями, один другого хуже. Так было!

— Возможно. Но когда пришло время, они встали бок о бок за правильное дело. Может эти люди и были сволочами, но погибли как герои, а деяния их изменили мир. Такими их и запомнили. А вы, почтенная шлюха Русалка Ди, а также доблестный воин Тенд, тоже выбрали свой удел.

Монах посмотрел на картину, где Бьярн занес над головой меч в сиянии золотого света, повергая нечестивого слугу дьявола. Белоснежные волосы окаймляли строгий, благородный лик. Доспех сиял зеркальной полировкой.

— Вы выбрали, — повторил старый служитель Господа. — Я помню отчетливо, что в ночь перед последним штурмом все,