Холодный свет белой луны вошел в узкое оконце и упал – вытянутым пятном в виде волчьей морды – в дальний угол комнаты. Потап лежит с открытыми глазами на жестком топчане, сбитом из струганых досок. Никак не может уснуть. На соседнем топчане – давно храпит Спиря.

Потап ворочается. Ночь приносит чувство тревоги и – наконец – сон. Снится – что он, пятилетний мальчик, гостит у прабабки Поли. На кухне, завешанной цветастым пологом, пахнет травами. Да так, что голова кружится. Приходят к Поле в дом гости разные: у кого слюна пеной изо рта капает, кто – с носом ввалившимся, будто ему булыжником по лицу заехали, а кого – на руках приносят да на голые доски стола кладут как мешок с костями. Забился Потап в угол, страшно ему. Подходит прабабка, гладит его заскорузлой ладонью по вихрам. Ладонь теплая. Потом вынимает платок из-за пазухи, разворачивает ткань и протягивает – на, поешь, внучек! Он смотрит – а там потроха. Живые, дымятся…

Просыпается он, будто от выстрела за окном. Вскакивает. Уже брезжит рассвет. Пора! Спиря спит лежа на спине, с приоткрытым ртом, храпит. У его изголовья, приставленная к стене, – винтовка-берданка.

Потап осторожно, стараясь не скрипеть половицами, пробирается к лавке. На лавке – кофр. Мягко открывает его замки, откидывает крышку. Бережно достает из глубины кофра орудие, вроде топора, – старинный клевец с железным граненым клювом. Клюв острый, изогнутый книзу, как у сокола. Потап проводит ладонью по длинной деревянной рукоятке, смахивает невидимую пыль со стального наконечника. На массивном обухе высечен знак – птица с человеческой головой. На древке клевца выжжена надпись на старом финно-угорском языке. Потап знает, хорошо знает эти слова, их смысл. Вечный слуга Духов – вот что они означают.

Он делает резкий взмах клевцом в воздухе. В-вжих! Острый клюв лезвия тормозит, замирает в малой толике от поверхности лавки. Еще взмах – в-вжих! – сверкает металл в полутьме, будто разит невидимого врага. Потап часто дышит, на лбу – капли пота. Тише, тише! Отдышавшись, крепче сжимает рукоятку орудия и крадется к Спириному топчану. Кр-ри! – тонко визжит под ногой половица. Застывает на месте, не шелохнется.

Дед храпит – шумно, сипло. Лежит в рубахе с широкими рукавами. Поверх рубахи – засаленный суконный жилет, застегнут на все пуговицы. Сам худой, тонет в своей рубахе, а ладони – широкие, крепкие. Сложены замком на груди. Жидкая бороденка вверх задрана. Глазные яблоки под тонкими морщинистыми веками недвижно устремлены в потолок.

Ну же, торопись! Еще шаг, другой – и Потап с размаху вонзает клевец спящему Спире в лоб.

– С едой идешь, говоришь! Много еды? – возбужденно шепчет.

Бороденка Спири вздрагивает, рот открывается шире, не сумев выдавить последний храп. Из рассеченного лба струйкой сочится алая кровь – льется по впадине между бровей на лицо, течет по морщине-борозде вдоль переносицы, путается в зарослях усов и стекает в воронку дедова рта.

Потап бросается к двери, выскакивает наружу. Лицо обдает утренней свежестью, охлаждает. Золотятся вершины берез. Но странно – не слышно ни птиц, ни шелеста листвы. Тишина – мертвая, как дед в избе.

Смотрит с холма вниз, где озеро должно быть. А нет ничего! Все густым туманом затоплено. Будто в озерной чаше молоко закипело и поднялось – до краев. И через край уже переливается – на холм, траву топит. Сторож-дуб и осинка, что на спуске к озеру растет, – по колено в молочной пене.

Когда на озеро сядет туман и проглотит все звуки… – Голос Поли зарницей вспыхивает в голове. Вот оно!

Назад – в избу! Взгляд задерживается на телогрейке, висящей на гвозде. Орден Святого Георгия с потрескавшейся белой эмалью, в золотом обрамлении. Зачем он тебе, Спиря? А? Срывает с тулупа Георгиевский крест, прячет в карман.

Дед так и лежит – с торчащим изо лба древком. Только глаза открылись, смотрят безжизненно в потолок, залитые кровью. Потап пыхтит, пытается высвободить клевец, крепко вонзившийся в кость. Упирается одной ногой в мертвеца – лезвие поддается, выходит из Спири. Взваливает на себя тело и спешит к озеру.

Он знает, куда тащить Спирю. Тащит, сгибается под ношей – дед был мал и тщедушен, но мертвец всегда тяжелее живого. Чувствует за своими плечами, как голова Спири перекатывается, болтается на тощей шее. Туман начинает отступать, оставляя на губах привкус соли. У берега виднеются обломки пальм и туши диковинных морских рыб. Потап чуть не падает, споткнувшись о тропический плавник.

Вот и Кадый! Округлые лакуны в камне наполнились утренней росой – красной от гусиной крови. У Потапа пересохло во рту – то ли от тяжелой работы, то ли от вида росы. Он облизывает соль на губах, сбрасывает ношу на валун. Голова деда запрокидывается, стукнувшись о каменный бок Кадыя.

Сколько вотивных даров ты принял, старый Кадый? Прими и эту жертву. Кровь Спири стекает на камень, смешиваясь с кровью и пухом подношения горожан.

Туман рассеивается, и Потап обнаруживает, что противоположный берег озера бесследно сгинул – только зеленая вода и скалистый остров вдалеке. Над островом, похоже, птицы летают. Слышны их крики – аха-га! аха-г-га! Птицы темной стаей поднимаются над островом и внезапно бросаются сюда, к берегу. Вот только это не птицы – странные существа с открытыми зубастыми клювами, огромными крыльями. Их вопли громче и громче – резкие, пронзительные – аха-г-га! Исчезли лучи утреннего солнца – кожистые крылья существ затмевают небо. Потап хочет убежать, спрятаться в ветвистом тальнике или под днищем рыбацкой лодки. Но ноги не слушаются, будто и не его это ноги.

Крылья хлопают, свистят прямо над головой. Кажется, Потап ощущает их кончиками волос. Но существа не трогают его. Они подлетают к Кадыю, хватают цепкими когтистыми лапами тело Спири и, гаркая, улетают прочь. Потап судорожно выдыхает, закрывает глаза. Сознание на миг уносит его туда, в старый дом, пропитанный терпкими ароматами трав, горьким запахом настоек, с дымящимися чугунками и странными гостями, которым всегда отворяли дверь.

– …В этот день открывается вход в Другой Мир. Шаман, посетивший Другой Мир, обретает вечность и становится Хранителем озера, его тайн. У озера может быть только один Хранитель, и он защищает проход и оберегает Мир духов.

Голова бабы Поли – в тонких седых косичках. Лицо – дряблое, изрезано морщинами, словно по нему прошелся плуг. Нельзя определить ее возраст – время застыло во всем облике старой шаманки, видевшей в трансе будущее. Одних она прикосновением лечит, а кого-то, поперек правды перешедшего, – ожогом метит.

– Вечным – это как, бабуля? – спрашивает маленький Потап.

– Значит, бессмертным.

– Совсем-совсем?

– Только шаманский клевец может отнять жизнь Хранителя. – Поля кивает на старинное оружие с надписью на древке, висящее на боку печки. – И ты, внучек, помни – из какого ты рода…

Помню, бабуля! Всегда помнил, все эти годы! Он бросается в прибрежные заросли кустарника, к лодке – и плывет, орудуя веслами, в сторону острова. За лодкой тянется быстрый след. Он гребет яростно, не жалея сил. Пока вязкий, жадный туман не поглощает его.