но объявить себя доказательством распутной связи… хм.

– Он пытался убить Елизавету.

– Вот это, – сказал профессор Четвинд, – главная беда с двойными агентами… Красной группой, как ни назовите. Их учат думать, как противник, верить в то, во что верит противник… и оценивают их успех по тому, насколько им это удалось. Мудрено ли, что порой они проникаются этой верой? Вы видите, я сделал Эллен тем, чем она стала, и это удалось мне слишком хорошо.

– Она встретилась со мной не случайно.

– Разумеется. Я поручил ей за вами следить… поместил ее ровно туда, куда нужно.

Хансард вновь глянул на письмо. «Поскольку Марло не понимает, где закончить свою работу, нам, увы, придется закончить ее за него…» Итак, это тот самый документ. Смертный приговор Марло.

– «Трагедия драматурга», – сказал Четвинд.

«Сам труд поднимает слишком много вопросов, на которые никому не хочется отвечать».

– Поули должен был уничтожить пьесу, – сказал Хансард, – но не уничтожил. Он спрятал ее – спрятал все бумаги – в Скин-хаузе.

– Давняя привычка людей на тайной службе, – сказал Четвинд, – припасти на черный день инкриминирующую бумагу-две.

– Поули умер богатым. Думаете ли вы, что он и впрямь шантажировал Уолсингема?

– Меня больше не интересует этот вопрос, – ответил Четвинд бесконечно усталым голосом.

– Ладно, – мягко произнес Хансард и взял машинописный листок. – Где оригинал письма?

– Вы имеете в виду неосовремененный оригинал? Тот, что составляет улику?

Хансард открыл было рот и снова закрыл.

Четвинд сказал:

– Разумеется, это могла быть одна грандиозная фальшивка… пьеса как доказательство подлинности писем и письма как доказательство подлинности пьесы. Кто знает, в чем нас хотели убедить?

– Вы историк…

– Она моя дочь, вы разве не понимаете? Нас распнут, Эллен и меня, в прессе, в книгах, которые напишут талантливые молодые люди вроде вас. В литературных журналах. Нет, доктор Хансард, я считаю, что Уолсингем поступил правильно. Он лишь выбрал дурное орудие.

Четвинд посмотрел в камин, покачал головой.

Хансард повернулся. В камине горела старая сухая бумага, листы скручивались в шелковистый пепел, рассыпались хлопьями желтого огня.

– Вы знаете, отчего она вас ненавидит, – внезапно сказал он.

Четвинд резко поднял голову.

– Арнольд Рэйвен из «Вектаррей текнолоджи» – мой друг, – сказал Хансард. – Он входил в Алланов круг.

– Да.

– Рэй сказал мне, что несколько лет назад был создан прототип системы КОН-СВЕТ, проект «Плащ-невидимка».

– Доктор Хансард, – холодно проговорил Четвинд, – вы говорите о старом деле. Закрытом деле.

– Стоял ли «Плащ-невидимка» на «Шеффилде», когда тот потопили?

Четвинд сказал:

– Очень хорошо, доктор Хансард. Вероятно, вы вправе меня мучить. Поздравляю. Теперь, полагаю, вы уйдете.

– Да, я ухожу.

– Вряд ли мы увидимся снова.

– Разве что в профессиональном качестве, сэр Эдвард.

– Профессионально, доктор Хансард… профессионально я мог бы полностью вас уничтожить. Но я это не сделал и надеюсь, мне не придется этого делать. Помните, что я сказал, молодой человек.

Когда Хансард сошел с самолета в аэропорту имени Кеннеди, его ждал маленький самолетик. Хансард смотрел в иллюминатор, как бежит внизу побережье. Из вашингтонского аэропорта синий «Мерседес» отвез его в Джорджтаун. Всю дорогу все, включая молодого человека в приемной Белой группы, были крайне предупредительны. Хансарду даже не пришлось ждать – дверь лифта стояла открытой. Рафаэль сидел, положив руки перед собой, за сияющим столом в белом каменном кабинете, одетый в светло-серый шелковый костюм. Запонки у него были из завязанного узлом серебряного шнура.

– Я очень рад вас видеть, доктор Хансард, – вкрадчиво сказал Рафаэль.

Хансард решил, что будет холодно-вежлив, но это не имело смысла. Он не мог никого переиграть в их игре: ни Риз-Гордона в сарказме, ни Эллен в умении прятать чувства, ни тем более Рафаэля в хладнокровии.

– Не думаю, что рад вас видеть, – ответил он.

– Да. Полагаю, что могу понять ваши чувства.

– А понимаете вы, отчего я злюсь? – Хансард повысил голос, не боясь перейти на крик. – И отчего я начинаю думать, что правильно было дать плану осуществиться?

– Да. Только вы, безусловно, не начинаете об этом думать. Эта мысль присутствует у вас в голове уже некоторое время.

– Да. Верно. Это компьютер вам сообщил? Семиакт?

– Вас нет в базе данных Семиакта, доктор Хансард. Впрочем, она составлена довольно случайным образом. В то время, когда анализировали документы Монтроза, я не знал, что доктор Беренсон в базе… по правде сказать, она мне неинтересна. Семиакт – пример ошибочного использования компьютеров, в значительной мере еще и потому, что нынешний их уровень слишком низок. Однако неизбежно кто-то должен был создать такую систему… и, по-своему, это положительная эволюция: чем больше люди станут полагаться на компьютеры в принятии решений, тем точнее будет анализ Семиакта. Однако план доктора Беренсона был порождением удивительной сложности его ума. Мы использовали против него другие сложные умы.

– Вы хотите сказать, что использовали меня.

– Да, разумеется, доктор Хансард. И я был прав, когда так поступил.

Все правы, подумал Хансард. Все, кто до сих пор жив, правы.

– А если бы меня убили?

– Вы были слишком для этого ценны. Сама ВАГНЕР оставалась вашей главной защитой… Разумеется, вы не думали, что вас оберегала ваша невиновность? Вы спаслись делами, не верой.

– Да, – сказал Хансард, – веры не было ни капли.

– Это вопрос личного выбора.

– Знали ли вы… знали ли вы, что ВАГНЕР – это Эллен Максвелл?

– Нет, доктор Хансард, я этого не знал.

Хансард уперся кулаками в стол Рафаэля.

– А догадывались?

Рафаэль обнажил в улыбке ровные белоснежные зубы.

– Вы – лучший ум в нашем распоряжении, доктор Хансард. Мы никогда не вознаграждали вас соответственно вашим заслугам.

– Я предупредил, что ухожу.

Рафаэль достал из стола белый конверт с заявлением Хансарда.

– Я сказал вам, что вы вольны уйти. – Он с улыбкой протянул конверт. – У меня есть определенные недостатки, доктор Хансард, но я никогда не лгу.

– «Будь проклят тот, кто выдумал войну», – сказал Хансард стенам, воздуху, чему угодно, только не Рафаэлю. – Это из «Тамерлана».

– «Не правда ль, – спокойно ответил Рафаэль, по-прежнему держа конверт, – всего на свете слаще быть царем и с торжеством вступать в свой град Персеполь?»[102]

Хансард удивленно уставился на Рафаэля, на его золотистые волосы, голубые глаза, на лицо, гладкое, как у Дориана Грея. Если Рафаэль действительно знает все, следует ли отсюда, что он – ученый? Вряд ли. Они все вместе ученые, исследователи запретного и непроизносимого, Люди ночи, Школяры ночи, Школяры тьмы.

– Ладно, – сказал Хансард. – Я выбираю знакомое зло.

Рафаэль опустил конверт в щель на столе. Тихонько зажужжал механизм, жуя и переваривая бумагу.

– К нам попала карта Баварии, предположительно датируемая Тридцатилетней войной.