В этом и состоит вся суть состязательного процесса. Обвинение представляет свою позицию как можно более убедительно, независимо от того, какого личного мнения адвокат может придерживаться по поводу правдивости свидетелей. Равенство сторон требует, чтобы версия обвиняемого, независимо от того, верит ли ему его адвокат, была представлена перед судом настолько же отчетливо и убедительно. Это, в конце концов, наследие барристеров восемнадцатого века, протиснувшихся в судебный процесс и постепенно увеличивающих свою роль в нем. На смену модели противостояния обвинительной системы, непосредственное участие в которой принимало государство – как правило, гражданского обвинителя, которому помогали уже встречавшиеся нами ранее магистраты-следователи, и не представленного адвокатом работающего за еду обвиняемого, пришел состязательный процесс, в котором центральное место заняли адвокаты, представляющие противоборствующие стороны.

На практике же дело не ограничивается простым представлением альтернативной трактовки ситуации – все сводится к уничтожению версии оппонента. В этом и состоит основополагающий принцип стратегии защиты. Мой наставник частенько говорил, что обвинение конструктивно, а защита – деструктивна, и хотя это и не всегда так, подобное утверждение чаще всего оказывается верным. У обвиняемого зачастую заранее будет подготовлена активная линия защиты (как правило, либо «это был не я», или «такого никогда не было»), и он изъявит желание дать в свою защиту показания, а также вызвать свидетелей защиты, подтверждающих его «версию», однако он не обязан никому ничего доказывать. Если его адвокат сможет в достаточной степени подорвать версию обвинения, то этого может оказаться достаточно, чтобы у присяжных могли возникнуть обоснованные сомнения в его вине, вследствие чего они скажут заветное «Не виновен».

В случае Джея из-за характера предъявленных ему обвинений нашей основной стратегией было нападение. Дела по обвинениям в давних преступлениях на сексуальной почве по многим причинам получаются крайне запутанными. Особенная трудность защиты в том, что по прошествии столького времени зачастую невозможно припомнить детали того, что делал человек в тот или иной день, тем самым напрямую ответив на обвинения. В некоторых странах существует законодательное ограничение, не допускающее уголовное преследование по прошествии определенного периода времени, по этой самой причине. В Англии и Уэльсе, однако, такого ограничения нет. Все чаще и чаще возбуждаются уголовные дела по обвинениям в преступлении сорока- или даже пятидесятилетней давности, несмотря на все трудности, связанные с их опровержением в настоящем.

Так что когда старшая дочь Джея по имени Миша заявила, что в 1980-х годах ее отцу вошло в привычку в ночь, когда мама уезжала гостить к родственникам, заходить к ней в спальню, снимать с нее пижаму и затевать с ней все более грязные «тайные игры», Джей только и мог сказать, что такого никогда не было. Этот случай был не из тех, когда можно призвать на помощь свидетелей защиты, да и Джей был не в состоянии указать на конкретную дату и предоставить алиби, чтобы опровергнуть рассказ Миши. Когда младшая дочь Тамара сделала практически идентичные обвинения в действиях, совершенных против нее, проблема только удвоилась. В подобных случаях нападение – это не просто оптимальная, а единственная возможная форма защиты.

И именно тут в дело вступаю я. Будучи в тот момент недостаточно опытным, чтобы заниматься настолько серьезными делами самостоятельно, я был назначен «младшим» адвокатом в помощь «ведущему» барристеру Джорджу. Разделение труда было четким – Джордж занимался «общей картиной», а именно стратегией защиты и всей адвокатской работой в суде, в то время как я, судя по всему, был назначен «мальчиком на побегушках». Причина, по которой сертификат на юридическую помощь в качестве исключения был расширен, чтобы позволить в дополнение и мое участие, заключалась в огромном объеме неиспользованного материала, сформированного прокуратурой в ходе расследования, и этот сертификат был предоставлен защите, так как имел для нас потенциальную значимость. Моя задача заключалась в прочесывании кип коробок от пола до потолка, содержащих главным образом написанные от руки пожелтевшие записи муниципальных властей за 1980–1990-е годы, в поисках любой информации, которая могла бы нам пригодиться в суде.

В делах по обвинениям в давних преступлениях на сексуальной почве предоставление записей муниципальных властей является необходимым, однако весьма запутанным компонентом. Печальная реальность подобных дел в том, что семьи, участвующие в процессе по той или иной причине, зачастую попадали во внимание муниципальных социальных служб или служб защиты детей. Жена Джея Фара давно страдала от алкоголизма, и дети все свое детство скакали туда-обратно между своим запущенным грязным домом и чередой приемных родителей. История отношений с социальными службами длиной в пятнадцать лет и официальные записи, по которым ее можно было проследить, находились в архивах муниципальных властей. Одной из первых задач прокуратуры является заполучить эти материалы и изучить их на предмет полезной информации для стороны обвинения либо на предмет потенциальной пользы для защиты.

Почему же эти записи так важны? Обвинению они нужны, так как могут содержать сведения о поданных в свое время жалобах. Они могут показать, например, что Миша сказала в 1996 году социальному работнику нечто, показавшееся тому тогда невинным, однако в свете нынешних обвинений имеющее огромнейшее значение. Либо и вовсе, что бывает не так уж редко, выдвинула свои обвинения годы назад, однако их проигнорировали либо не поверили им, что было вполне в духе той эпохи. Что же касается стороны защиты, то материалы социальных служб могут оказаться полезными из-за потенциально содержащихся в них информации, подрывающей доверие к потерпевшему. Так, записи могут показать, что в то время, когда дети якобы подвергались сексуальному насилию, они не только никому не пожаловались, но и вели себя совершенно не так, как можно было бы «ожидать» от подверженного насилию ребенка. Либо записи могут указать на возможного свидетеля защиты. Либо могут быть обнаружены свидетельства того, что потерпевший является неисправимым лгуном. Или же, что как ничто другое идет на пользу защите, вскрывается, что дети уже делали похожие обвинения в прошлом, ложность которых была убедительно доказана.

Получение всего этого материала – процесс весьма непростой. Записи могут оказаться неполными или потерянными. Если, как это было в случае с Джеем, семья не раз меняла район проживания, то необходимые бумаги придется выискивать по административным паутинам нескольких местных органов самоуправления. Кроме того, муниципальные органы за это время могли пережить объединение или реструктуризацию, детские дома могли быть закрыты, либо же их делами и вовсе занимались частные агентства. Полученные данные непременно дадут знать о существовании и других имеющих отношение к делу материалов, таких как учебные, медицинские записи, данные о посещении психолога. Либо же документации, образовавшейся в ходе заседаний семейного суда, с которым связаны свои юридические сложности. Задача собрать все относящиеся к делу материалы на практике может обернуться сущим кошмаром. Когда обвинение доберется до последней, самой маленькой матрешки, перед ними могут оказаться десятки тысяч страниц записей. Если бы обвинение старательно выполняло свои обязанности, то оно тщательно изучило бы все до последней страницы и тщательно бы выбрало, какие именно материалы нужно предоставить, применяя соответствующий критерий, – то есть те материалы, которые способны подорвать доводы обвинения или помочь защите. Но на практике обвинение либо разглашает слишком мало, что приводит к многократным запросам защиты документов, очевидным образом важным для дела, либо же дает слишком много, вываливая на стол всевозможные документы, некоторые из которых действительно могут пригодиться защите, однако по большей части не несут какой-либо существенной информации, а то и вовсе не имеют к делу отношения. В теории при наличии такого рода документов судья должен брать на себя роль вторичного фильтра, тщательно контролирующего процесс разглашения материалов. Порой, однако, наименее мотивированные либо наиболее занятые судьи попросту пропускают все имеющиеся материалы без разбору.