хотя, кроме писателей, у нас мало кто тогда стремился сказать о нем правду; что многие американские издатели вложили в публикацию антифашистских книг больше усилий и средств, чем могли себе позволить; что у нас были такие бестселлеры, авторы которых вдохновлялись патриотическим долгом предупредить народ об опасности. Все это, и не только это, можно привести в качестве возражения адвокату дьявола. И тем не менее факт остается фактом: в целом мы не можем утверждать, что эффективно использовали возможности книги для тех целей, которым книга и должна служить.

Я думаю, все согласятся со мной, что положение дел в Америке последних двух десятилетий не может быть признано удовлетворительным в этом отношении. Все согласятся со мной, что, анализируя ошибку за ошибкой, отметившие нашу историю, мы должны будем от того трагического дня, когда капитулировал Батаан* и от того трагического дня, когда пал Коррехидор, перенестись памятью к тем не менее трагическим дням, когда мы по собственной безответственности и недальновидности потеряли все, что завоевали в предыдущей войне. Все согласятся с тем, что теперь последние двадцать четыре года нашей истории при взгляде назад предстают как путь от преступной беспечности к неотвратимому несчастью — путь ужасный, роковой и неизбежный, словно в европейской трагедии. И все согласятся с тем, что нет человека или группы людей нашего поколения—и особенно человека или группы людей, чья жизнь связана с книгой,— который не нес бы ответственности за зло, выпавшее нам всем сегодня.

Но теперь нужно уже не просто копаться в прошлом и каяться в ошибках; теперь нужно, чтобы общее чувство ответственности переросло в личное чувство каждого человека, сознающего свой особый, именно на него возложенный долг. Нужно, чтобы это чувство переросло в действие, направляемое ответственностью. Если речь идет, например, о кинопромышленности, недостаточно, чтобы ее представители обрушили проклятия на головы тех, кто год, и два, и пять лет назад^ убеждал, что единственная задача кино—развлекать зрителей, а смерть и судьба пусть обретаются где-нибудь подальше от залитых электричеством подъездов кинотеатров. Нужно, чтобы кинопромышленность взглянула теперь в лицо многим истинам и сделала для себя необходимые выводы, а главная из этих истин та, что кинофильмы оказывают сильное воздействие на ясизнь нашей страны, что их влияние даст свои плоды, стремится ли к этому автор картины или нет, и что картины, уводящие от жизни или внушающие Ложные о ней представления, воздействуют на зрителей так же сильно, как и картины правдивые, изображающие вещи такими, каковы они есть,—только воздействие в данном случае ведет к иллюзиям и самообману. Нужно, чтобы кинопромышленность признала: ее попытки снять с себя ответственность за характер общественного мнения в Америке, сославшись на то, что она не имеет никакого отношения к формированию общественных взглядов и старается просто доставить американскому народу развлечение,—попытки безосновательные и недостойные. Необходимо признать, что она несет огромную и неизбежную ответственность—как и радио, и печать, и книжное дело, и Колледжи, и школы, и все мы—за то, что американский народ раньше, много раньше не понял, каков характер современного мира и какими опасностями этот мир чреват.

Не существует того различия между развлекательным кино и кино, оказывающим воздействие на людей, которое прежде пыталась утверждать кинопромышленность. Попытка изобразить мир не таким, каков он есть, оказывает свое воздействие на зрителя точно так же, как стремление изобразить мир правдиво; «Гроздья гнева» и «Испанская земля»* являются «пропагандистскими фильмами» ничуть не больше, чем самые далекие от реальности голливудские ленты, где игнорируются реальные проблемы, стоящие перед людьми в наше трагическое, полное опасностей время, но зато вам предлагают любоваться бесчисленными стройными’ ножками и лицами, на которых сияет стандартная улыбка. Уж если на то пошло, эти ножки и улыбки куда более справедливо называть «пропагандой», ибо мир — вернее, антимир,—мысли о котором они пробуждают, множество американцев понемногу привыкли считать действительно существующим и так и считали, пока с неба не посыпались бомбы и вместо лучезарного экрана их засыпанным пылью глазам не предстали самые обычные кирпичи, из которых сложено здание кинотеатра.

Но то же самое можно сказать и о людях, чей предмет занятий—книга, включив сюда и людей, назначением которых является доносить книгу до читателей. Книжное дело разделяет ответственность, которую мы все должны нести, а значит, книжное дело, как и кинопромышленность, как и писатели, и библиотекари, и все прочие, должно принять на себя свою долю вины. Принципы распространения книги, которыми руководствовались в 20-е и 30-е годы, привели в книжном деле к тем же последствиям, которые были порождены сходными принципами в кино. В книжном деле тоже—правда, не столь открыто и недвусмысленно—заявляло о себе мнение, что все сводится просто к торговле товаром, на который есть спрос, и, стало быть, не может быть и речи об ответственности за содержимое тех пакетов, которые продавец книг вручал покупателю. Поскольку книги продавались по сниженной цене в закусочных, люди, их продававшие, приучились подходить к ним с точки зрения хозяев закусочных, интересующихся только ценой. Книга—это товар стоимостью три доллара или девяносто восемь центов; как товар, она шла в оборот. Книга делалась знаменитой оттого, что удалось продать сто тысяч экземпляров, или пятьсот тысяч, или миллион. В крупных магазинах книги подбирались так же, как подбирались костюмы определенного покроя, и принцип был тот же самый — покупателю нравится именно эта модель.

Иными словами, в книжном деле происходило примерно то же самое, что и в кино. Но когда речь шла о книге, последствия оказывались особенно плачевными. Надо помнить, что до 20-х годов книжное дело вели люди, полностью сознававшие ту ответственность, от которой потом старались отречься их преемники. Книжное дело, несомненно, было одной из тех профессий, где сознание ответственности было особенно необходимо. В прошлом столетии и в веке позапрошлом книги продавались людьми, которые видели в них не товар, а книги; людьми, державшимися о той или иной продаваемой ими книге определенного мнения и умевшими это мнение обосновать; людьми, чьи покупатели говорили с ними не о том, сколько экземпляров такого-то романа уже продано, а о самом романе, о его достоинствах и недостатках, о его качестве.

Трагедия состоит не столько в том, что в книжном деле* отступили от старых принципов торговли книгой, хотя, это отступление не радует. Трагедия в том, что продавцы книг вообще забыли о своем назначении—столь важном своем назначении, благодаря которому их деятельность была так важна для распространения заключенных в книге идей. Книги, если это настоящие книги, сами по себе не расходятся. Внешний вид настоящей книги, даже если на суперобложке убедительно