Трудно представить себе, чтобы два романа с их чисто пролетарской тематикой, посвященные первый — скитаниям самых бедных фермеров, второй—психологическим обстоятельствам убийства, совершенного негритянским юношей, выросшим в трущобах Чикаго, могли бы иметь такой же поразительный успех десятью годами ранее, в эпоху выскочек.

За то десятилетие, которое разделяет Стейнбека и Уайлдера, произошла революция в сфере вкусов, морали, духовных устремлений и общественного сознания. Американская литература и читающая публика обрели зрелость. Народная культура, сотни великолепных романов, пьес и стихотворений, исполненных подлинно пролетарского духа, сокрушили преграды, воздвигнутые буржуазными монополистами от литературы.

В творческих индивидуальностях Стейнбека и Райта воплотилась и синтезировалась новая литературная традиция. В их произведениях можно проследить влияние многих художественных экспериментов, восходящих к пьесам агитпропа, критическим очеркам, романам в духе «южной» школы, пьесам о бродягах, о новой Америке, открытой сотнями пролетарских писателей.

Если утонченность Уайлдера,, снобизм Т. С. Элиота и аристократизм Менкена были рождены десятилетием капиталистического «бума»,, то демократический ренессанс 30-х годов был плодом Великой депрессии. Депрессия означала конец преобладания в американской литературной жизни некогда модных философских школ. Фрейдизм, богемианйзм, неогуманизм, менкенизм, джойсизм, даже туманный демократизм среднезападного образца— все обнаружило свою несостоятельность.

Сторонники учения Менкена и Элиота также пережили банкротство, они также выбивались из привычной колеи, вынуждены были искать работу, как и остальные американцы. Теперь, в момент кораблекрушения, быть заумным, снобом, скептиком не имело никакого смысла. Изоляция означала гибель. Тот, кто хотел выжить, должен был научиться сотрудничать с другими жертвами, научиться дисциплине и организованности.

В период с 1930 по 1940 год в нашей литературе произошло второе открытие Америки—как и в знаменитую эпоху в царской России, философствующие ранее книгочеи «пошли в народ». Обнажились неизвестные дотоле сферы американской жизни— глубокий Юг, повседневная жизнь рабочих на фабриках, заводах и шахтах, борьба фермеров, духовный мир черных, проблемы новоприбывших иммигрантов и их детей.

Наконец, американская литература установила подлинную связь со всем огромным и удивительным континентом. Каждый новый сезон эпохи кризиса открывался появлением многих одаренных молодых писателей. Появилось значительное число небольших журналов, наполненных не привычными поэтическими безделушками, но пролетарских по духу. Все это коснулось и писателей старшего поколения: многие отказались от самосозерцания, оставили уютные обиталища отвлеченных умствований. Иным это не удалось, но все, несомненно, испытали потр>ясение и изменились.

Признаком ренессанса стали разгоревшиеся ожесточенные споры, литература приобрела живость и весомость, стала социальным фактором в жизни нации; подобного не наблюдалось со времен Гражданской войны. Были созданы федеральные'проекты развития искусств; произошел переворот в широкой культурной сфере, какого не знала Америка. Да, это было значительное и плодотворное десятилетие, когда легковесный оппортунизм и юношеские робость и колебания были изгнаны из литературы. Оно научило американских писателей гордиться своим мастерством, потому что благодаря ему они могли вести народ к великим целям. Оно учило их писать и действовать в духе человеческих и гражданских идеалов, быть не развлекателями, не вечными студентами Гарварда, не мистиками, не отщепенцами, стоящими в стороне от жизни нации. Писатель перестал казаться чужаком, он крепко укоренился в американской почве.

Конечно, невозможно охарактеризовать в подробностях этот ренессанс в рамках краткого доклада. В будущем историки посвятят этому книги, как было с движением аболиционистов, трансценденталистов и социалистов в литературе после Гражданской войны. Мы еще слишком близки к ренессансу 30-х годов, чтобы судить о нем с достаточной объективностью. Но что в нем поражает, так это широта и размах, жизненность и совершенство в самых разных аспектах. Великие народные движения вообще имеют удивительное свойство воздействовать совершенно неожиданным образом на национальную культуру. Мексиканская революция начиналась как борьба крестьян за землю, но она также создала прославленную школу современных художников-мюралистов. В ходе русской революции, помимо прочих достижений, явилось искусство кино, до этого — невысокого уровня и носившее чисто коммерческий характер. Народный фронт во Франции за свое кратковременное существование обновил французскую кинематографию и возродил народные баллады в духе средневековья. Коммунистическое движение в Китае создало искусство резьбы по дереву, привело к развитию жанра короткого рассказа и хорового пения. Японское освободительное движение стимулировало появление реалистического романа, привнесло эпический дух в японскую литературу, в которой под влиянием среднего класса преобладал лишь тривиальный, худосочный автобиографический очерк.

В Америке влияние народного движения 30-х годов ощущалось во многих областях. Рабочая тематика первых романов о забастовках и безработице обрела множество граней, она отразилась даже на голливудской продукции. Картины, подобные фильмам «Доносчик», «Эмиль Золя», «Мистер Дидс едет в город», не создавались до этого в Голливуде. Фольклор, балет, живопись, театр—во всем сказался этот новый дух. Подлинная жизнь масс на Юге, и белых и черных, впервые была запечатлена в литературе 30-х годов. Разве мы забыли то время, когда фолкнеровские монстры с их кукурузными початками считались воплощением белых мужчин Юга, а старый сводник, создание Карла Ван Вехтена, выдавался за образец «нового негр^»?*

Юг считался надежным оплотом реакции, питомником американского фашизма. Политиканы и их литературные соратники убеждали нас в том, что расовый конфликт неразрешим, что Юг не подвержен переменам. Но стачка текстильщиков в Гастонии, руководимая компартией, нанесла удар по мертвящей атмосфере реакции. В результате этой забастовки, стачки шахтеров в Харлане, штат Кентукки, демонстраций безработных и создания новых союзов арендаторов-испольщиков солидарность черных и белых стала реальностью и родился новый Юг.

Начало издаваться большое число книг об этом новом Юге. Рабочий-текстильщик, примитивный горец, все еще изъясняющийся на старомодном английском языке и в течение жизни одного поколения познавший водоворот современной промышленной цивилизации, стал новым героем лирического романа «Камень покатился» Фйлдинга Берка. Появились также «Стачка» Мэри Хитон Ворс, «Перед грозой» Майры Пейдж и «Зарабатывать свой хлеб» Грейс Лампкин — произведения, которые суммировали то новое, что принесли с собой стачки в Каролине.

Родилась богатая южная литература, глубоко прогрессивная по своей направленности. Картины, созданные Фолкнером, были правдивы в том, что касалось высшего класса; он изобразил лишь деморализованный и побежденный феодализм, лежащий в развалинах, оставленных Гражданской войной. Новый класс с его новыми общественными устремлениями нуждался в омоложении этого края разбитых аттических колонн и низвергнутых привычек и предрассудков. И то был великий ветер коммунизма, чистый и суровый, как буря, разрушающая ирежние твердыни, рассеявший семена новой жизни на Юге.

В 1935 году, в самой середине десятилетия, была опубликована антология под названием «Пролетарская литература в Соединенных Штатах» (издание «Интернэшнл паблишере»). В ней, например, был рассказ Роберта Кэнтуэлла о городке лесорубов в штате Вашингтон, воссоздающий сцены его детства; Джек Конрой поместил трогательный автобиографический очерк о