Гуту. В куртажной Берновича ясно стояло, что он получит два процента, если Гута будет продана при его содействии, но он хотел это понимать так, что получит их, если Гута продастся вообще, он же не будет «портить», а так как Гута была теперь запродана, то он и явился за деньгами. Пришлось и его выпроводить к великому ужасу Горошко, который был темный трус. Он не спал ночей, ожидая поджога или нападения старовера.

Ужасно претило нам это наследие Берновича! Не говоря уже о начавшемся процессе Аниськи. Но все это не пугало нас. Не пугало меня, пока Витя был со мной! Мы сделали общий план ликвидаций с расценкой каждого урочища и объявили, что у нас не лавка, торговаться ни к чему, а цена доступная и справедливая и без уступки. И вот через несколько дней показалась масса покупателей, простых, в лаптях. Они приходили и из ближних деревень, и издалека, пешком «по слухам», дивясь, что «господа» сами продают землю и входят с ними в разговоры. «Паночек, ублаготвори нас, нам нужен хуторочек», – говорили они певуче и смиренно. Расспросив, что им надо, мы посылали Горошко, Павла или Стася, кто был поблизости, показать им подходящее урочище. После осмотра говорилось о цене и писалась запродажная, если хуторочек был подходящий. Их условия при этом всегда были: «как с другими», что означало: известная сумма наличными, а затем долг московскому Земельному банку с переходом в Крестьянский банк. Всего труднее считалось продать Истопки, потому что щавровцы не желали, чтобы мы их продавали на сторону, а сами покупать и не пытались. Поэтому всех покупателей, являвшихся на эти топкие болотистые луга, они отговаривали и отгоняли. Так сорвалась сделка и у Берновича в марте, к погашению закладной, и из-за этого мы запродали наш лесок. Мы назначили в Истопках цену по сто десять рублей, как стояло у Берновича. Мы бы и еще уступили, если бы покупали щавровцы, но они предпочитали травить луга даром, а о покупке их и слышать не хотели.

Когда Молосай старший, который по привычке продолжал болтаться с братом у нас во дворе, скромный старичок в лаптях, привел к нам приехавшего из Борисова торговца сеном по имени Мина, видимо развитее прочей публики. Молосай провел его в Истопки тропинками, задами села. Мина пришел в восторг от сенокоса, хотя и болотистого, и через час клал нам на стол весь задаток, а Горошко писал предварительное условие. Мина никого не боялся, смело и весело вел свои торговые обороты сеном, на другой же день привез с собой сторожа из Борисова и стал приводить в порядок развалившиеся постройки.

Тогда проснулись щавровцы, девять месяцев не верившие, что могут проморгать Истопки. К тому же, вероятно, они и не особенно ими дорожили. Гораздо и нужнее, и ближе к селу лежали подобные же сенокосы в Борке. До сих пор о покупке Борка щавровцы тоже слышать не хотели. Не действовали на них ни Зелих, ни староверы, но услышав о продаже Истопок, они всем обществом немедленно явились к нам и настойчиво просили продать Борок с соседними полосами. Одновременно прибежали крестьяне из Батур. В Гуте оставалось тоже еще до ста десятин. И теперь всю эту землю местные крестьяне разобрали в драку. Через неделю нечего было продавать! Уже приходили с мольбой «разыскать хоть полосочку». Но все было продано. Теперь весь долг Тете и часть Оленькиных денег были обеспечены закладными, которые останутся после совершения купчих, отложенных до половины декабря.

Но оставался еще центр, далекая Высна, выкупные спорные земли. Ими предстояло заняться теперь, чтобы сдвинуть еще что-либо к сроку пятнадцатого декабря и рассчитаться с Московским банком. Весь вопрос был только в том, как осуществить все эти намеченные купчие по запродажным? Как справиться с банком? Уверяли, что как только банк узнает о недохвате трехсот пятидесяти десятин, вся парцелляция остановится, и банк потребует с нас погашения всего долга. Об этом Бернович говорил еще зимой, и такой оборот грозил нам, конечно, полным крахом. Теперь этот вопрос висел над головой как дамоклов меч.

«Но Бог милостив, – все говорила я тревожившемуся Вите, – и в банке ведь сидят не людоеды. Вот если бы мы их обманули, тогда другое дело, а то нас же обманули их же фальшивым планом! Да мы тогда весь свет подымем на ноги!» И зачеркивая на нашем дежурном плане (копии с плана, которую я срисовывала) каждую запроданную полоску, каждое урочище, я заставляла Витю радоваться, что только за эти две недели было продано восемьсот семьдесят четыре десятины на сумму девяносто две тысячи четыреста рублей.

Теперь мы уж не были дачниками. Мы не захотели бы играть в крокет, шариками баловаться. Ожил и Горошко, восторженно преданный Вите. Даже Павел чувствовал себя как-то спокойнее, если не смелее. Он уговорил нас купить, по случаю, крытый новый фаэтон, только что купленный в Москве. Внезапно овдовевшая соседка Сычничиха уступала его с большой скидкой. Незадолго перед тем мы купили у Парамона его резвую вороную лошадь, которую он так загонял, и теперь у нас была очень красиво подобранная вороная тройка в хорошей упряжи. С Павла стащили его польскую форму времен Судомира и нарядили в армяк, купленный в Могилеве. Весь выезд наш стал «русским». Витя болезненно чурался всего панского, напоминавшего Судомира и Берновича. Мы надумали сами съездить к Сычничихе в Гузовино за пятнадцать верст передать ей деньги за фаэтон и подковать лошадей у славящегося там кузнеца.

Было хорошо. Нежаркий июльский день, дорога сосновым лесом со смолистым ароматом. Гузовино лежало на берегу озера Селява в пятнадцати верстах по прямой через озеро от нашей Высны. Сверкая и нежась в лучах яркого солнца, озеро, как зеркало, отражало голубое небо, берега его, заросшие густым сосновым лесом, обрамляли его темной полосой. Мы расплатились за фаэтон, подковали лошадей и только к вечеру были дома. Сычничиха угостила нас, познакомила с тремя ее дочерьми-подростками, и все рассказывала о своем горе.

Мы чувствовали себя в этот день как-то особенно спокойными духом. То был un palier, как называет Caulerain временный перерыв, редкий отдых на площадке тяжелой лестницы. Но то был последний день! Мы хорошо отдохнули душой, черпая силы для новой борьбы. Но тяжелая лестница опять поднималась перед нами.

Глава 17. Июль-август. Вячеслав

На другое утро того последнего «счастливого» для нас дня в Щаврах, за утренним завтраком, нам подали письмо Берновича, привезенное нарочным из соседнего имения. Бернович сообщал нам, что