— Я рад, что ты вернулся, — сказал Йен отражениюДжорджо в зеркале таким тоном, что слово «рад» можно было счесть по меньшеймере преувеличением.

— Понимаю. Мне не следовало уходить так надолго, непредупредив вас, — согласился слуга.

— Нет, почему же. — Йен продолжал говорить сзеркалом. — Я понимаю, почему ты это сделал. У тебя есть оправдание.

— Разве? — Джорджо внимательно всмотрелся вотражение лица хозяина в поиске признаков иронии или сарказма, но не обнаружилтаковых.

— Да. Ты правильно поступил.

— Правда? — изумился Джорджо. — Выдействительно так считаете? А я боялся, что вы рассердитесь на меня.

— Как я могу это сделать? Бывают ситуации, когдамужчина позволяет женщине околдовать себя… — Йен неопределенно махнул рукой.

— Да? Впрочем, я согласен. Но я не предполагал, что вытак легко поймете это. — Джорджо подошел ближе к зеркалу, чтобы убедиться,что оно не искажает ни сути их разговора, ни умонастроения Йена.

— Должен признаться, что сначала я не понял. Я ужаснорассердился. Но потом подумал и решил, что ты поступил правильно. И оченьсамоотверженно.

Джорджо не был уверен, что его поступок так уж самоотвержен,но не спорить же с хозяином.

— Спасибо.

— Знаешь, а ведь ты серьезно рисковал, — погрозилЙен ему в зеркало. — Я мог всерьез рассердиться на тебя. Ты мог потерятьместо, потому что сначала я решил тебя выгнать.

— Я понимаю, но я должен был рискнуть. У меня не быловыбора. Ситуация такова, что откладывать дольше было нельзя. Мне показалось,что вы теперь иначе относитесь к браку, и я решил, что со временем выпривыкнете к ее присутствию рядом и даже полюбите.

— Я дурак, Джорджо, — вяло отозвался Йен, сотвращением наблюдая в зеркале собственное безволие, которое никому, кроме негосамого, не было заметно. — Мне повезло, что у меня есть ты. Иногда мнекажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам.

— Только в том, что касается женщин, — безколебания отозвался Джорджо.

Йен глубоко вздохнул, признавая, что его слуга прав. Но емуне хотелось брать на себя всю вину за свой промах.

— Однако согласись, что она необыкновеннаяженщина, — сказал он.

— Полностью согласен, — отозвался Джорджо, непомня себя от радости и изумления, что его хозяин так о ней отзывается. —Необыкновенная — это самое правильное слово. Если я вправе судить.

— Конечно, вправе. В конце концов, это именно тыдобрался до нее. — Йен развернулся от зеркала и потянулся к столу, гдестояла бутылка граппы. — Думаю, по этому поводу стоит выпить. — Оннаполнил один бокал, отхлебнул и протянул его Джорджо.

Джорджо был так потрясен тем, что Йен с пониманием отнесся кего поступку, что не сразу задумался, откуда хозяин узнал о том, о чем онникому не сказал. Когда граппа согрела его жилы, он решил, что пришло времяпоинтересоваться этим.

— Скажите, а как вы догадались об этом? — Джорджопоставил на стол почти пустой бокал.

— Это было нетрудно. — Йен допил остатки. —Стоило спокойно поразмыслить, и я все понял.

— Значит, это не она вам рассказала? — Джорджо, всвою очередь, отхлебнул из вновь наполненного хозяином бокала.

— Она? — нахмурился Йен.

— Ваша невеста, синьорина Сальва. — Он протянулбокал Йену, которому вдруг ужасно захотелось промочить горло.

— Бьянка? Рассказала мне? Но откуда она могла знать?

— Я думаю, она догадывалась, — ответил Джордже сулыбкой, вспоминая, какую сцену она однажды застала. — Сказать по чести,она однажды нас видела. Так что мой поступок мог быть для нее вполне очевидным.

— Она знала, что ты обвинил ее? — изумился Йен.

— Обвинил? С какой стати и в чем я должен был обвинятьсиньорину Сальву? Скажите, вы уже много выпили? — Джордже взглянул набутылку граппы на свет.

— Нет, не очень. — Йен нахмурился и потерлоб. — Значит, ты не обвинял Бьянку?

— Почему я должен был это делать? Я считаю, что онаневиновна.

— И ты готов поклясться в этом? — Йен вдруг сталочень серьезным.

— Своей жизнью, если угодно, милорд. — Джорджоприложил руку к сердцу. — Я клянусь, что не обвинял синьорину Сальву.

— Тогда, черт побери, о чем мы с тобойразговариваем? — рассвирепел Йен.

— О моей свадьбе, — ответил Джорджо,предварительно отодвинув от хозяина бутылку, прежде чем сделать такое важноесообщение.

— О свадьбе?

— Да. О свадьбе! — повторил Джорджо. — Яженился на Марине, служанке синьорины Сальвы. Когда ее осудили, я испугался,что вы прогоните Марину, и сегодня в полдень мы поженились.

— И это все? Вы поженились? Мы говорили всего лишь обэтом? — воскликнул Йен.

— Я лично говорил об этом, — с достоинствомотозвался Джорджо, задетый таким пренебрежительным отношением к важнейшему шагув своей жизни. — Не берусь взять на себя смелость предположить, о чемдумали вы.

— Я тоже, Джорджо, я тоже! — Йен покачалголовой. — Ну конечно, правое бедро! Знаешь, я на какое-то время выжил изума. Но теперь я снова в себе, и нам нельзя терять ни минуты. Мы должныпридумать способ вытащить Бьянку из тюрьмы.

— Конечно, — скептически оглядел хозяинаДжорджо. — Вот достойное свидетельство того, что вы снова в здравомрассудке. Вы же знаете, что тюрьма знаменита тем, что из нее невозможноубежать.

— Значит, нам придется пустить в ход все своехитроумие, правда? — Йен подмигнул слуге, и тот невольно поежился.

Замешательство Джорджо переросло в настоящую тревогу, когдаЙен вдруг стал насвистывать, подпрыгивать на месте и хлопать себя, по ляжкам.

— У меня прекрасная идея, милорд, — осторожнопредложил он, чувствуя, что без поддержки не обойдется. — Давайте посвятимв наши планы ваших братьев и остальных Арборетти. Их помощь будет нам только напользу.

Одержимость Йена не поутихла, когда он признал правотуслуги:

— Ты прав. Тристан прекрасно умеет открывать замки.Полагаю, что мы можем разделить с ними славу похищения преступника изнепоколебимой твердыни.

— Славу? Славу быть изгнанным из Венеции за устройствопобега осужденной на смерть преступницы?

— Брось, Джорджо, не будь таким бесчувственным. А толюди сочтут тебя черствым, как камень. — Йен бросился к двери мимо глубокообиженного слуги.

— Меня сочтут черствым?! — воскликнул Джорджо ипоследовал за хозяином, не желая уступать ему ни толики своей славы.

В гостиной, прямо под библиотекой, Тристан разглядывал украшенныйдрагоценными камнями кинжал, радуясь тому, что их фамильное оружие неподверглось надругательству.